красной скатертью и с графином посередине, стучала металлической ручкой по этому самому графину, дабы привлечь внимание к словам докладчика и предотвратить откровенные всхрапывания и даже возможные падения со стульев, что нет-нет и случалось на собраниях, не добавляя очков секретарю.

Наконец, и по второму вопросу дружно проголосовали «за», при этом никто, кроме членов президиума, даже не подозревал, за что он голосует. Ну, наверное, поднять, усилить, ускорить, догнать и, возможно, перегнать, как всегда. Какая разница, что в этот раз придумали члены президиума, лишь бы отпустили поскорее. А тут ещё какого-то Романова обсуждать, чёрт бы его подрал!

Ромку подняли с места и поставили перед залом. Он ощутил себя словно на ринге, вот только противник был многоруким и многоглазым существом, которое колыхалось, тяжело дышало и хотело поскорее его прикончить. Получилось так, что он стоял между залом и столом президиума, как между молотом и наковальней, – вполоборота к одному и к другому. И там и там на лицах читалось безразличие, и на мгновение ему показалось, что всё вдруг закончится – кто-нибудь объявит, что это недоразумение, и все с облегчением разойдутся, а он счастливо присоединится к Олегу, и они поспешат по своим делам.

Но вот встала Людмила и, не глядя на него, начала говорить. Сначала он с изумлением узнал, что является прогульщиком и злостным нарушителем дисциплины и правил торговли, с которым не справляется трудовой коллектив, и потому было решено вынести его личное дело на комсомольское собрание. Это звучало настолько абсурдно, что сознание отказывалось воспринимать столь очевидный бред и, казалось, уплывает. Словно сквозь вату доносилось:

– …Так, в характеристике с места работы указывается на многочисленные и систематические нарушения формы одежды на рабочем месте, а именно нахождение за прилавком в несвежем колпаке и грязном фартуке…

Действительно, к концу смены, то есть на второй день, фартук выглядит не самым опрятным образом, а попробуй, взвешивая и заворачивая сотни кусков сырого мяса в день, сохранить его в первозданном виде! При этом он выглядел Белоснежкой по сравнению со Степаном, который, периодически поднимаясь наверх из разрубочной, напоминал чёрта из преисподней, где пытают грешников.

– …На неоднократные замечания отвечает дерзко, не проявляя должного уважения к старшим товарищам, призванным воспитывать и прививать навыки высокой культуры обслуживания…

Ага, высокой культуры обвешивания они навыки ему пытались прививать. Далее из текста следовало, что он систематически опаздывает на работу, подводя весь коллектив. Опозданий было ровно два, один раз на пятнадцать минут, второй – да, он серьёзно опоздал на два часа, когда напился в ресторане и очнулся в гостинице. Бр-р-р, до сих пор вспоминать стыдно. Но откуда систематически-то взялось? Тем более что он очень каялся за второй случай, и казалось, что простили, – директор примирительно заметила тогда: «Ладно, с кем не бывает». Выходит, что нет. Потом шла высосанная из пальца галиматья, что он халатно относится к своим обязанностям, и уж совсем откровенная ложь, что нарушает правила советской торговли и грубит покупателям. Ну дают! Внутри всё кипело! Ему казалось, что он немедленно должен объяснить всем, что это неправда, спорить, доказывать. Но то, что он услышал в конце, повергло его просто в шок.

– …По отношению к коллективу ведёт себя высокомерно и по-хамски, постоянно подчёркивая, что он – студент МГУ, а в торговле оказался случайно и задерживаться не собирается, поскольку все продавцы – хапуги…

На этих словах зал возмущённо загудел. Ромка почувствовал, что у него пол уходит из-под ног. Дальше всё происходило как в тумане. Выступали какие-то незнакомые люди и что-то про него рассказывали. В какой-то момент подняли Олега, Ромка видел его испуганные глаза и открывающийся рот, но слов не слышал или не понимал.

Неожиданно сознание словно выбросило его из глубины на поверхность, он встретился взглядом с Людмилой – в её глазах даже сквозь стёкла очков сквозило торжество. Она руководила этим срежиссированным хором, который незаслуженно, но очень слаженно распинал его, втаптывал в грязь, и это доставляло ей удовольствие. Она смотрела на него, видела, как он горбится под шквалом абсурдных обвинений, видела его недоумевающий, отчаявшийся взгляд, как большие синие глаза потемнели и перебегают с одного лица на другое, ища и не находя поддержки. Она видела, что ему действительно больно – его броня пробита, и чужие люди с удовольствием копошатся у него внутри грязными руками.

И вдруг, когда она осознала это, встретившись с ним взглядом, торжество улетучилось в одно мгновение, ей стало безумно жаль его, такого беззащитного, неискушённого, близкого! «Что ты наделала!» – закричало в голове. «Ты бросила его на потеху этой своре. А он не выдержит – он же гордый!» – стучало кровью в висках.

«Но он сам, сам виноват! Он бросил меня!» – «Нет. Он просто сказал то, что вы оба знали. Он взял на себя ответственность и сказал это первым, как мужчина. И нет у него никого, кстати!»

– Подождите, – не своим, вдруг севшим голосом перебила она очередного оратора. – Неужели вы, работая с комсомольцем Романовым бок о бок в одном коллективе, видели от него только плохое? Что, он, всегда грубил, хамил и хвастался? Совсем ничего хорошего в товарище не заметили?

Грузчик Свиридов растерялся. С одной стороны, Стёпка пообещал ему пузырь, если он наплетёт на его ученичка. С другой – вон эта шмара комсомольская как грозно из-под очков зыркает. А Стёпка говорил, что всё схвачено и что его поддержат во всём. Да и пацан вообще-то неплохой, всегда вежливый, спокойный. Что он, в самом деле, из-за пузыря на человека наговаривает.

– Да нет, есть хорошее, конешно. Он мне завсегда помогает машину разгружать, когда у них народа нету. И это… в прошлом месяце трояк занял – похмелиться…

Зал грохнул. И, как это всегда бывает, настроение толпы радикально поменялось. Людмила дала слово Зине – коменданту общежития, которая тепло относилась к Роману и до этого сидела, недоумённо выслушивая откровенную чушь. Зина, крупная, боевая и авторитетная в торге баба, встала и камня на камне не оставила от предыдущих, заранее подготовленных выступлений. Потом из президиума поднялась начальник отдела кадров и заявила, что у неё вообще-то имеются прямо противоположные данные о работе ученика продавца Романова, а именно восемь письменных благодарностей от покупателей за три месяца работы и ни одной жалобы.

Один из лучших показателей на весь райпищеторг.

Закончилась трагедия, как нередко случается, фарсом. Совсем не наказать его не могли – личное дело не выносится на рассмотрение без достаточных оснований, и это означало серьёзно подставиться всем, кто принимал участие в