Шрифт:
Закладка:
–Утешил,– тут Эстома осенило: – Так тебя сослали?
–И меня! Прости, сынок, хотелось как лучше, чтобы жизнь твоя сложилась. Дед твой хотел такого же. Дед деда. Дед прадеда. Если бы не эти треклятые сикхи.
–Деды все здесь лежат?
–Нет, кто где, по монастырским погостам. Это наша карма, сын.
Они обнялись. Отец только усугубил беспокойство Эстома.
Вице-премьер прилетел на дачу глубокой ночью. Медея спала. Богли посмотрел на спящую красавицу, задавшись вопросом – можно ли укрыться в монастыре вдвоем? Наверное, можно. Но этот блестящий алмаз выведет из строя любой ладно работающий механизм, особенно монастырский. Решив, что Бог заметит с небес его старания, Богли отбил на веранде перед луной пятьдесят земных поклонов. После тихонько пробрался в спальню и лег рядом с Медеей, обняв ее словно спасательный круг. Сон чиновника был беспокойным. В конце концов Медея отодвинулась от него, и Эстом уснул, утонул в океане из собственных страхов.
С утра, собрав немногочисленные вещи, они заехали в Национальный Дом Универсальной Торговли – НАДУТь. Воспользовавшись тем, что Богли ушел в свои думы, вручив ей кредитку, Медея купила чемодан модных вещей. И самостоятельно уложила купленное в яхту, оставшись довольной обновками. Отобедав в ресторане универмага, они отправились на юг – край, напоминающий рай. Всю дорогу Эстом молчал. Медея, не придавая этому значения, смотрела индийский сериал, часто хохоча и выпивая шампанское. Богли угрюмо взирал то на нее, то на экран. В эпизоде, где сикхи в черных одеждах отрубают главному герою голову, ему захотелось разрыдаться. Но сдержался.
–Обожаю индусов,– размышляла девушка.– Жизнь длинная, а времени нет. Так сказал принц возлюбленной перед смертью. Красиво?
–А за что его казнили?
–Отец хотел видеть наследником другого. Но и новый полюбил ту же.
Эстом вздохнул, представив, как он лишится головы, а Медея перейдет следующему вице-премьеру. Романтика!
Гога
Отдых пары не заладился с самого первого дня прилета в Батуми. Нехорошие мысли роились в голове Богли. Он не мог отвлечься, пил и срывался на грубости. Девушка стала избегать разговоров с ним, а потом отгородилась от мужчины стеной молчания. Если случалось им обменяться словом, то они быстро переходили на повышенные тона. Настроение обоих безвозвратно портилось.
Оставалось лишь найти повод прекратить отношения. И он нашелся. На второй день отдыха Эстом с приятелем Гогой Василашвили встретились на модном пляже «Жги Москву!». Друзья устроились на шезлонгах в тени, бросив легкие рубашки на стулья. Крупный, средних лет, покрытый густой растительностью представительный грузин Гога держал в руках сигару «Салют Родины», стряхивая пепел в металлическую плошку. Курить на пляже запрещалось, но для Гоги делали исключение. Эстом выглядел как ядовитая бледная поганка на фоне здорового, загоревшего грузина. Офисная, бумажного цвета кожа Богли вызывала у отдыхающих жалость своей белизной и красными расчесами от укусов злых подмосковных слепней. Эта нелепость раздражала Эстома: он мечтал о загаре, как у местной публики. Дело, которое объединяло Богли с Василашвили, было криминально-щепетильным и касалось узкого круга лиц. Точнее, двух группировок – Московского кооператива министерских товарищей и Общества тбилисских цеховых подпольщиков. Влиятельные кланы связывали обязательства и взаимное недоверие. Первое приносило доход, второе – проблемы. Внешне их отношения выражались в дружбе, которая могла перейти в стрельбу из-за не учтенных договором мелочей. Эстом нервничал. В игре произошли изменения. Он стал подозреваемым в расследовании Прокуратуры, а Гоша, главный порученец Гелика Давыдовича, похоже, сыграл роль Иуды, сдавшего Богли Прокураторам.
–Докапываются, и ведь докопаются. А я вообще сбоку припеку,– возмущался Богли, заглядывая грузину в глаза, которые тот не отворачивал, честно, с искренним участием смотря на чиновника.
–Эстом, зачем так переживать? Сильный ветер любит большие деревья. Ты не знал? Сам на дерево залез. Хищенкин – это кто такой?
–Хищенкин, Гоша,– следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР. Ты вообще слово такое слышал – хищение?
Грузин утомленно поднял глаза к небу, показательно пропуская сказанное мимо ушей.
–Зачем я с вами связался? Это же ты просил помочь!
–Я просил?– удивленно воскликнул Василашвили.– Я сказал: «Помоги, если хочешь». Ты хотел денег – ты помог. На этом наш уговор закончился. Но я тебя не просил. Грузины вообще не просят!
Сидя на жаре, они потягивали местный джин из бара, разбавляя его тоником.
–Слушай, что за дрянь мы пьем?– не выдержал гадкого вкуса напитка Гоша.– Давай лучше чачи? Мама делала специально для тебя. Она тебя так любит, кушать не может. Вот посмотри, какие формы у этой…– Гоша указал на пятилитровую бутыль, которую купил по дороге, в лавке «У Джугашвили», в подарок Богли.
–Не помню я твоей мамы…– промычал Эстом.
–Это потому, что твоя голова – дырка.
–Ну, может быть…
Эстом попытался поднять чачу, но сразу сдался: уж слишком та была тяжелой.
–Э, уважаемый, так ты надорвешься. Потом скажешь, это я тебя убил,– забеспокоился Гога.– Дай я налью.
Он крепко обхватил пузырь и, оторвав широкую, вбитую в горлышко пробку, ловко разлил напиток по стаканам.
–Пей, чача, друг, не джин. От нее потенция, как у бабуина. Кстати…– Гога вдруг посмотрел мимо Эстома.
В их сторону шла высокая шатенка. Поравнявшись с лежаками, она встала перед мужчинами. Ее глаза прятали стекла больших стрекозьих очков, но Гога был уверен: они смотрели на него.
–Девушка, вы ко мне?– заинтересованно спросил Василашвили.
Девица молчала. Похоже, она подошла к Эстому.
–О!– простонал Гога.– Эстом, это кто? Твоя дочка?
Богли довольно хмыкнул:
–Нет. Это моя кисонька, Медея.
–Медея! Мамой клянусь: первый раз в жизни вижу такую красавицу! Я лучший друг Эстома – Гога.
–Эстом!– Девица была раздражена. Она не обратила внимания на слова Гоги.– Почему я целый день должна париться на жаре?
–Ты же видишь, я разговариваю.
–Я бы,– вставил Гога, пытаясь привлечь внимание,– не разговаривал, если бы меня ждала Медеечка.
–Тогда вы, Гоша, настоящий мужчина. А этот,– она сделала паузу,– нет.
–Медя, давай не будем выяснять отношения при посторонних,– нахмурился Эстом. Он был пьян, а после чачи только сильнее обозлился.
–Как я вижу, посторонняя – это я!– бросила Медея.– Я пошла.
–Вали,– крикнул Эстом, не сдержав раздражения.
–Вали?!– у Медеи вырвался нервный, истеричный возглас. Она замахнулась, резко ударила носком туфли по коленке Богли. Тот, взвыв от боли, повалился на настил.
