отоспавшийся, абстрагировавшийся от мыслей о том, «как нам обустроить Россию» я, стоя у зеркала и завязывая галстук. В кармане — оптимистичный десяток презервативов. Я же молодой, я же смогу!

Причесавшись, присмотрелся к отражению и остался доволен. Ну чем не красавец? Повезло мне с новой оболочкой — права Виталина, «хорошенький». Но «хорошенький» — это не «красивый», до этого нужно немного подрасти. Впрочем, Виктория Викторовна уже прониклась, так что пофигу!

— Я гулять! — проинформировал я сидящую на кухне семью.

— Не позже одиннадцати чтобы дома был! — проявила мама заботу.

Компромисс — раньше было «до девяти», но за мной, во-первых, КГБ 24/7 приглядывает, а во-вторых: если из «рабочих поездок» можно поздно возвращаться, какого черта веселыми делами заниматься разрешают только до девяти? Почти несправедливо!

Заказал такси — «борта» за мной прикрепили специальные, с особо надежными таксистами-стукачами. Стукачи — мои союзники, если что, поэтому никакого пренебрежения, а тем более — презрения. «Понятий» нам здесь не надо, мы будем гражданское общество строить, когда органы обеспечения правопорядка — не враг, а дисциплина в обществе поддерживается каждым его членом. Как в Европе, да — там-то стучат все на всех и охотно, поэтому и метафорически ходят строем. А у нас ВОРЫ В ЗАКОНЕ чуть ли не небожителями в массовом сознании стали в какой-то момент, а писать заявление, если тебя, например, запинали толпой — «не по-пацански». Надо собирать свою толпу и запинывать в ответ. И так по нарастающей, до первого трупа, когда волей-неволей приходится органам подключаться. Ноль «блатняка» в инфополе солью — «тюремная романтика» зараза покруче гриппа.

Хватит думать о Родине, иди училку тискай!

Взбодрившись, вышел из подъезда, сел в машину, поздоровался с товарищем по имени-отчеству, и мы под очень вовремя заигравшее по радио «Зеленоглазое такси» покатили к «Праге», где мне всегда не против выдать предварительно согласованное «Птичье молоко» — цех цехом, но все еще диковинка. Товарищу педагогу понравится!

Немного подпрыгивая от энтузиазма, вбежал на третий этаж и позвонил в нужный звонок. Коммуналка, да.

С улыбкой открывшая дверь Виктория Викторовна, одетая в скромное приталенное черное платье, немного подкрасившая глаза и губы и завившая кудряшки заставила нервно сглотнуть — это все мне? Правда? Спасибо, уважаемая Вселенная!

— Здравствуйте! — вручил ей коробку с тортом.

— Здравствуй, Сережа, — она приняла коробочку и велела. — Проходи.

Таращась на шикарную филейную часть любимой учительницы (Да я ее после сегодняшнего вечера в спецшколу запихаю, чтобы «оставляла меня после уроков»!), прошел за ней по длинному, на десяток комнат, коридору, мне показали где тут моют руки, и мы оказались на кухне с богато накрытой поляной на трех сдвинутых столах, за которыми, надо полагать, сидели очень обрадовавшиеся моему приходу соседи в количестве семнадцати разновозрастных человек, среди которых…

— А это доченька моя, — с любящей улыбкой Виталина Викторовна погладила между косичек сидящую рядом с бабушкой (не родная), одетую в желтенькое платьице большеглазую темноволосую девочку лет трех. — Люба.

Поздоровался с Любой, отвесил «красавица — вся в маму». Ну ребенок, ну и что? Все еще красива, все еще училка, а в штанах все еще брожение. И нет, на позицию «папы» пионера (даже такого) фиг кто будет на полном серьезе рассматривать. А вот в качестве редкого трофея — почему нет? Сейчас Люба угостится тортиком (хорошо, что большой взял, точно на всех хватит), начнет клевать носом и неминуемо уснет. Ну а там…

Следующие полтора часа отрабатывал статус «высокого гостя», оправдывая доверие явно гордящейся организованным мероприятием Виктории Викторовны. Да я и не против поотвечать на вопросы, потолкать тосты (в том числе обязательное «за Сталина!») и почитать стихов под очень вкусные вторые блюда, салаты и лимонад (но налить чего покрепче дедушка с хитрыми глазами предлагал), пока гормоны, так сказать, «настаиваются» — будет только лучше!

Тортик привел народ в восторг, а ответ на вопрос «где взял?» — расстроил, потому что «пока только по великому блату, извините, но работа идет, и скоро появится в кулинариях». Посиделки подошли к концу, и мы с Викторией Викторовной и зевающей (как и ожидалось!) Любой пошли в их комнату.

Размер — чуть меньше моей первой обители, на полу хороший ковер, у стены — диван, который мы с учительницей и будем проверять на прочность — больше негде. Напротив дивана — конечно же стенка. Не очень, потому что отечественная. Содержит в основном книги, хрустальный сервиз, черно-белый телек и несколько фотографий.

— А я и не знал, что вы замужем, Виктория Викторовна, — прокомментировал я фотку, на которой рядом с педагогом стоял дородный усатый мужик в брюках и рубашке, держащий на руках, надо полагать, Любу двухлетней давности.

Немного совестно, но я-то причем? А еще — на роль «папы» меня не рассматривают в двойном размере.

— Я кольцо потеряла, представляешь? — смущенно улыбнулась она. — Даже не знаю, как так угораздило — четыре года носила, один раз сняла — и все, никак найти не могу. Федя на Севере работает, мы на квартиру копим, но потом обещал новое подарить, — с любящей улыбкой посмотрела она на фотографию.

Нет, такие не «левачат». Любит своего Федю. Ничего мне здесь не обломится, походу.

— А это он вам подарил? — спросил я насчет вазы с розами.

— Нет, это я не знаю от кого, — с растерянной мордашкой призналась она. — Хорошо, что мужа нет — он у меня ревнивый, подумает чего.

Понял, отменяем. Спустя два букета отменяем, чтобы не настолько подозрительно.

Виктория Викторовна подошла ко мне поближе и смущенно призналась:

— Сережа, мне очень неловко…

Мне дадут!

— Но я немножко сказки пишу, много лет уже, не мог бы ты их оценить? — отчаянно краснея и пряча глаза, тихо закончила она фразу.

Нет, не дадут. Офигеть ты губу раскатал, пионер! На дворе, вообще-то, святой 1969 год, и люди работают немножко по-другому. Нет, уверен, любительницы пионеров имеются, но Виктория Викторовна оказалась не из таких.

Захотелось с матюгами свалить, громко хлопнув за собой дверью, но благоразумие и человеколюбие взяло вверх: больно уж тяжело ей эта просьба далась, почти плачет вон, ручки заламывает. Если хотя бы минимально годное, пробью уже не настолько любимой учительнице публикацию — сказок же много не бывает, а делать добро я люблю. Мне же это все равно ничего стоить не будет, так какая разница?

— Сказки — это здорово! — широко улыбнувшись, похвалил