Шрифт:
Закладка:
Объединение всех тверичей, видимо, произошло не только на почве сопротивления обременительному сбору податей татарами и их бесчинствам, но и отпором на религиозной основе. Это обстоятельство несколько затушевано в историографии, поэтому скажем несколько слов по данному поводу.
Терпимость и лояльность монголов к различным религиям общеизвестна, это является неоспоримым фактом. Но такое отношение было присуще им тогда, когда они исповедовали свои традиционные культы. Ситуация изменяется (и довольно резко) с принятием при хане Узбеке в 1312 г. ислама в качестве государственной религии Золотой Орды. С противниками новой религии стала вестись бескомпромиссная борьба. Несогласные с переменой веры были казнены или эмигрировали[135]. Что касается Руси, то какого-либо принуждения в изменении религии не прослеживается, никакого «омусульманивания» не произошло. Но вполне возможно, что такие планы (явно несбыточные) могли иметь место. Именно о таком намерении и свидетельствуют многочисленные летописные сообщения. Ничто другое, как насильственное «свержение» веры или даже слухи об этом, не могло привести к такому мощному и широкомасштабному народному взрыву[136]. Тверское восстание 1327 г., таким образом, можно представить как национально-религиозное православное движение, сплотившее все население от князя до простолюдинов[137].
И последнее. Известно, какая страшная кара постигла тверичей в отместку за это выступление. Из Золотой Орды на Тверь была направлена карательная экспедиция – «Федорчюкова рать» с пятью «темниками». С нею был и Иван Калита, а также другие русские князья. Тверь и ее волость были разграблены и сожжены, пострадали и другие русские земли [ПСРЛ, т. XV: стб. 43, 416; т. X: 194]. В чем была причина такой дорогой цены, заплаченной за восстание? Ведь, как мы знаем, ничего подобного в 1262 г. на Руси не произошло. И дело, видимо, не в том, что в 1327 г. на Руси не нашлось такого защитника, как Александр Невский. В 1262 г. на Руси изгнанию, а возможно, и уничтожению подверглись «бесурмены» – мусульманские купцы. В Твери же погиб ханский посол[138]. Убийство посла уже само собой наказывалось монголами довольно жестоко и бескомпромиссно. Но в Тверь приехал не просто посол, а ханский близкий родственник. Никоновская летопись называет его «братаничем» Узбека [ПСРЛ, т. X: 194], то есть племянником, А. Н. Насонов видит в нем «сына Тудана и внука Менгу-Тимура», то есть двоюродного брата Узбека [Насонов 1940: 91]. Как бы то ни было, Чол-хан был не просто послом, а представителем рода чингисидов, обладающих, по представлениям монголов, харизмой, с чем связана и божественность их власти. Следовательно, его убийство – это посягательство на самих наследников Чингис хана, на все «Чингисово племя», представляющее весь монгольский этнос. Отсюда и столь скоротечная и беспощадная расправа с тверичами, а попутно и с другими. Именно поэтому впоследствии и казнили в Орде тверского князя Александра Михайловича.
Таким образом, вече в первое столетие зависимости от монголотатар – самое тяжелое время для Руси – активно занималось сугубо внутренними делами: поставлением и отстранением князей, некоторыми другими аспектами общинной жизни. Касаясь вопроса княжеской власти, а ее рост, безусловно, происходил под воздействием татарского фактора, необходимо отметить и еще один фактор – как раз вечевой строй, который, наоборот, сдерживал усиление института княжеской власти в целом.
Подытоживая сведения этого периода о вече как политическом институте, представляется уместным привести слова А. М. Сахарова: «Было бы неправильным думать, что дошедшими до нас известиями исчерпываются все факты городских вечевых собраний в Северо-Восточной Руси во второй половине XIII и начале XIV в. Более реально предположить, что многие сведения остались неизвестными…» [Сахаров 1959: 206]. Соглашаясь с таким выводом, добавим следующее. Думается, и приведенных фактов достаточно, чтобы говорить о северо-восточном вече данного времени как о реально действующем властном органе всего народа, чутко и остро реагирующем на любые изменения в социально-политической жизни, сохранившем и развившем с учетом новых условий традиции древнерусского периода.
Итак, в 20–30-х годах XIV в. мы не замечаем какой-либо «специальной» борьбы княжеской власти с вечем.
«Вечные колокола». Любопытны и показательны с точки зрения решения вопроса о деятельности вечевых собраний в XIV в. летописные новеллы (назовем их так) о «вечных колоколах», которые приведены в летописях под 1328, 1339 и 1372 гг. Все они наиболее полно рассмотрены и интерпретированы Л. В. Черепниным [Черепнин 1960: 498, 508, 525–526, 583], но, как нам представляется, не все его объяснения могут быть приняты.
В 1328 г. ставший великим князем «суждальский князь» Александр Васильевич после получения ярлыка вывозит из Владимира к себе в Суздаль вечевой колокол. Но на новом месте – в Суздале – он не стал звонить. Когда же колокол вернули во Владимир, то он вновь зазвонил. Новгородская первая летопись так сообщает об этом происшествии: «Сии князь Александръ из Володимеря вечныи колоколъ святеи Богородици возилъ въ Суждаль, и колоколъ не почялъ звонити, якоже былъ в Володимере; и помысли в себе князь Александръ, яко съгруби святеи Богородици, и повеле его пакы вести въ Володимерь, и привезьше колоколъ, поставишя и въ свое место, и пакы бысть гласъ богуугоденъ» [НПЛ: 469][139].
Л. В. Черепнин комментирует эту владимиро-суздальскую колокольную историю следующим образом. «Это было сделано, очевидно, по приказу ордынского хана, стремившегося к подавлению вечевых порядков в русских городах… В изложенном полулегендарном рассказе заключен большой политический смысл: нельзя заставить замолчать народ, устами которого говорит вечевой колокол. Суздальский князь, исполняя волю Орды, захотел добиться молчания веча, но ничего у него не вышло. Орда и князья, исполняющие ее повеления, бессильны сломить волю народа к сопротивлению своим поработителям» [Черепнин 1960: 498][140].
Думается, что сведения эти скорее все-таки реальны, нежели полулегендарны. А вот трактовка их Л. В. Черепниным действительно имеет оттенок мифологичности. Во-первых, данных о том, что это делалось по указанию хана, нет, как, впрочем, нет даже намека на это. В летописях мы не найдем свидетельства о вмешательстве ордынцев во внутренние дела на Руси, разве что в межкняжеские отношения. Складывается впечатление, что ханам были глубоко безразличны порядки на русских землях. И объяснения Л. В. Черепнина исходят не из реального существа дел, а из историографического постулата об ордынской политике, во что бы то ни стало пытающейся «удержать в повиновении русский народ» [Черепнин 1960: 498].
Во-вторых, нет оснований говорить о борьбе князей с вечевыми порядками вообще, а следовательно, и с народными массами, как это предлагает Л. В. Черепнин. Обратим внимание:
