Яров отверг спасение собственной жизни путем измены…

* * *

…Фашисты прикладами толкали в спины раненых и обессиленных солдат. Товарищи, кто покрепче, поддерживали друг друга, помогали идти. Падавших в изнеможении конвоиры убивали выстрелами в упор. А пленники шли, выбиваясь из последних сил.

Их втолкнули в землянку, и они повалились на прелую вонючую солому у входа. Мертвая тишина стояла вокруг, только стоны да вздохи изредка нарушали ее.

— Видать, последние часы доживаем. Как ты думаешь, Иван? — спросил рослый сильный казах Имаш, его звали просто Мишей, и он втайне гордился этим уважительным отношением однополчан.

— Не тужи, земляк, — тихо ответил Иван Яров, — чему быть — не миновать. Братцы, набирайтесь сил на дорогу.

— В могилу, — крикнул кто-то мрачно.

— Не знаю куда, а топать придется.

Друг другу сделали перевязки из нательных рубах, разодранных на бинты.

С ржавым скрежетом отворилась дверь в подземелье — последний приют пленников. Луч света, проникший сквозь мрак, осветил бледные лица смертников. Они сидели на земляном полу, прижавшись друг к другу. Гестаповский офицер приказал всем выйти. От белого снега после затхлой темноты слезили глаза.

— Быстрее, быстрее, — орал немец, подталкивая узников в строй, но строй не получался. Обессиленные валились с ног. Гестаповец выстрелил в самого слабого, небольшая колонна выровнялась и, хрустя снегом, двинулась в сторону леса.

Оружие, во что бы то ни стало, оружие! Отобрать у конвоира, ухлопать автоматчиков и бежать. Дерзкая мысль звала к решительным действиям. Яров повернул голову в сторону шедшего сбоку фашиста. И тут что-то тяжелое ударило ниже затылка. В глазах сверкнули искры, кровь хлынула из раны и залило лицо. Удар в плечо свалил его головой в глубокий снег, он не почувствовал ни боли, ни холода. Ему кажется, где-то далеко-далеко, за лесом стреляют.

…Фашисты вплотную подошли к убитым. Ивана с силой ударили по ноге.

— Рус капут!

Щелкнул затвор винтовки, раздался выстрел. «Звери! — выругался Иван, — добивают!»

Снова выстрел. И на этот раз пуля предназначалась не ему. Он ждал своей участи, теряя сознание. Фашисты, очевидно, посчитали его мертвым. Они покурили на месте расстрела и, не торопясь, ушли.

Кругом тишина. Иван осторожно поднял голову, открыл глаза. Вокруг никого. Вдруг он услышал стон, вздрогнул от неожиданности и тут только понял, что сознание медленно возвращается к нему. Он прислушался, пытаясь стряхнуть давящую в затылке тяжесть. И застонал непроизвольно и громко. Сквозь туман, застилавший глаза от боли и кромешной круговерти в голове, он услышал скрип снега, приближающиеся шаги. Сейчас грянет выстрел, его добьют. Но выстрела не было. Иван увидел ноги в изношенных армейских сапогах, поднял голову.

— Имаш, — прошептал Иван опухшими губами, — живой!

Могучего сложения солдат сделал несколько шагов, наткнулся на молодое деревце, обнял его да так и замер стоя. Губы шептали:

— Иван, прощай…

Он не договорил. Под тяжестью дюжего тела упругое деревце сломалось, и Имаш свалился в снег. На его спине кровянилось огромное пятно. Яров взял руку друга, но пульса не нащупал.

— Прощай, Имаш, прощай, буду жив — отомщу…

Шатаясь, Иван пошел в глубь леса…

Чудом тогда уцелел Иван, хоть и была война, стреляли в него. А теперь мирное время. Чего же бояться? Но если бы Ярову в свое время была известна ориентировка на сбежавшего бандита, вероятно, он действовал бы осторожнее. В ней указывалось: «Рецидивист. Мстительный, наглый, грубый, хитрый, озлобленный, вспыльчивый, лживый». И дальше: «Смелый, настойчивый, способный подчинять себе других, на путь исправления не встал».

Вот и бледные огни видны в избах, а к дому, где поселился Даниил, ехать еще да ехать по ухабистой дороге. А в самой деревне милицейская машина уже видна в синеватой дымке наступающих сумерек.

Видят ее Даниил и его нежданный гость, встреча с которым в расчеты группы не входила. Пробел в плане захвата? Нет. Стечение обстоятельств. Предполагали Даниила застать одного, а у него оказался неизвестный, только что на виду милиционеров захлопнувший двери в сени. Это осложнило операцию.

Задержание Даниила Яров, конечно, всерьез не брал. Но, будучи опытным работником милиции, понимал, насколько этот человек может быть опасным в компании своих собутыльников, решив оказать сопротивление.

Между тем Виктор, увидев милицейскую машину, струсил: не подстроил ли Первач этот неожиданный визит милиции, уж больно сухо прошла их встреча. Виктор быстро накинул плащ, погасил электрический свет в сенях и, увлекая за рукав упирающегося хозяина, крикнул: «В лес!» Он вышиб ногой дощатую дверь в кладовую, запутался там в какой-то рухляди, плечом саданул в доски, но они не поддались. А тут, как назло, Даниил шарахнулся под ноги. Виктор в темноте рухнул на какие-то жестяные предметы. Шум и возню услышали милиционеры. Яров приказал дружинникам вести наружное наблюдение, а сам с сержантом кинулся к дому Первача и резко распахнул дверь. Из кладовки, что была правее у входа в сени, доносилась возня. На кухне никого не было, в горнице — тоже.

— Даниил! — крикнул Иван Яров и заглянул в просторную кладовую, погруженную в темноту. Вдруг мимо уха инспектора что-то просвистело и ударилось в косяк за спиной. Яров моментально оглянулся и увидел вибрирующую рукоятку ножа, впившегося в дерево. «Даниил меня не узнал», — мелькнула мысль, и Иван вновь прокричал.

— Даниил, это я, перестань кидаться железками. Кто у тебя?

В ответ послышались хрип и стон. Возня в кладовке не прекращалась.

В то мгновенье, когда в сени кинулся Яров, из темноты метнулась чья-то рука и точно рассчитанным взмахом всадила нож в грудь инспектора. На мгновенье он увидел незнакомое лицо и потерял сознание.

Стиснутыми в один кулак ладонями Даниил с силой ударил Виктора по голове. Тот охнул и свалился, как подкошенный. Дружинники бросились на Даниила, только что сразившего бандита, но внезапно замерли на месте. Они увидели, как Первач, свалив незнакомца, кинулся на помощь инспектору. Но было уже поздно.

На похороны Ивана Ивановича Ярова съехались из деревень и сел те, в чьих судьбах он оставил добрый след, в чьем сознании — добрую по себе память. Съехались в последний раз низко поклониться и дважды, и трижды судимые, в которых вкладывал Яров труд своей души, вернее — делал нечто большее: устраивал их жизнь. Даже ценой собственной жизни.

* * *

Шел сороковой день с тех пор, как схоронили Ивана Ярова. От далеких наших предков пришел к нам обычай именно в этот день обязательно и печально-празднично отдать долг уважения навсегда ушедшему из семьи, но не из памяти.

Алексей Сергеевич Доронин помнил об этом дне, но в Марьевку свернул, пожалуй, не для того, чтобы