Все, независимо от того, убеждали их эти доводы или нет, делали вид, будто придерживаются мнения графа.

Стало быть, Людовик XI сбросил маску и стал откры­тым врагом графа, как и следовало его с этого времени называть.

Граф де Шароле воспользовался моментом. Уже давно мир, в котором ему приходилось жить, тяготил его. Пре­дательство Круа было очевидно для всех; подталкивае­мые незримым дыханием, Круа обрели могущество, почти равное королевскому: они заняли Люксембург — область, пограничную с Германией; Булонь и Гин — область, пограничную с Англией; города на Сомме — область, пограничную с Францией; им доставляли в Валансьен королевское и княжеское вино; всего этого им удалось добиться раз за разом всего за два года. Когда за спиной честолюбивых людей стоит король Франции, такие люди идут быстро!

Граф обратил на это внимание герцога, которому и так уже давно все было понятно, и распространил манифест, в котором он объявил Круа смертельную войну. Самые боязливые из фаворитов обратились в бегство; один из них, желая воспользоваться последней возможностью, решил искать убежище у доброго герцога. Пообещав ему защиту, Филипп взял в руки рогатину, шаткой походкой вышел из покоев и позвал на помощь. Однако никто не явился; напротив, все предпочли разбежаться. Все пола­гали, что старый герцог уже умер и погребен, и прини­мали его за привидение.

Начиная с этого момента молодой герцог круто меняет свой облик; он перестает быть графом де Шароле и ста­новится Карлом Грозным, как его называли сначала.

Первым делом он предал смерти казначея отца; за этим стояла старая злоба блудного сына!.. Возможно, когда-то этот казначей отказал ему в деньгах. Затем, 24 апреля 1465 года, он ввел подать, которую следовало уплатить в мае; одновременно он приказал всем дворя­нам Бургундии и Нидерландов собраться под его знаме­нами 7 мая.

Все явились.

Седьмого мая Карл устроил смотр войску, состоявшему из тысячи четырехсот латников и восьми тысяч лучни­ков, не считая пушкарей, арбалетчиков, копейщиков и обозников.

Против кого же велись все эти приготовления? Оче­видно, они были направлены против всемирного паука, по выражению Шатлена.

Карл, столь мало искушенный в политике и столь нетерпеливый, выбрал удачный момент: принцы были сильно настроены против короля.

Какой же новый акт тирании совершил Людовик XI?

Он пожелал упорядочить правила охоты.

«Сеньор, — говорит Мишле, — как бы держал своих крестьян за воротами и запорами, всюду от земли и до неба. Все принадлежало ему: вековечные леса, птица в воз­духе, рыба в воде, зверь в кустах, бегущая волна, звон даль­него колокола ...»[8]

Там, где права были у сеньора, зверь тоже имел права: олень, вепрь, косуля, заяц, кролик — объедать и выво­рачивать с корнем зеленые хлеба; голубь — выклевывать зерна из колосьев.

Тем не менее, если олень, вепрь или косуля наносили чересчур большой ущерб, сеньор являлся с собачьей сво­рой, лошадьми и слугами; он охотился на оленя, на вепря или на косулю, и все, что еще оставалось нетронутым зубами оленя или клыками вепря, гибло под лапами собак и копытами лошадей.

В Дофине, в то самое время, когда Людовик XI при­нижал дворянство, возвышая простонародье, ему впер­вые пришла в голову мысль изменить правила охоты; однажды он попытался сделать это, находясь в гостях у сеньора де Монморанси. Имея честь принимать у себя короля, благородный сир решил почтить его грандиоз­ной охотой; для этого он собрал и сложил во дворе поме­стья сети, тенета, рогатины и массу других орудий истре­бления.

Король, ничего не говоря хозяину, приказал одному старому слуге поджечь эти снасти, так что все они сго­рели, и потому охота не могла состояться.

Как рассказывают летописцы, вскоре был издан коро­левский указ, предписывавший сдать королевским судьям все имеющиеся сети, тенета и ловушки в течение четы­рех дней с даты его обнародования.

Этим же указом, под страхом телесного наказания и денежного штрафа, принцам и сеньорам любого звания было запрещено охотиться.

Один нормандский дворянин, невзирая на королев­ский запрет, отправился на охоту и поймал зайца, заявив при этом, что на своих землях король он сам; Людо­вик XI, желая доказать строптивцу, что он не прав, при­казал отрезать ему ухо.

И дело было не в том, что Людовик XI терпеть не мог охоты: напротив, он ее настолько любил, что уверяют, будто все эти запреты имели единственной целью закре­пить право на охоту за одним лишь им.

Кроме того, король делал нечто куда более странное и куда более предосудительное: он оплачивал крестьянам ущерб, нанесенный им зверями!

В книге записей его расходов читаем:

«Одно экю бедной женщине, у которой королевские бор­зые удушили овцу».

«Одно экю другой, у которой королевская собака по кличке Ландыш загрызла гуся неподалеку от Блуа».

«Одно экю другой, у которой гончие и борзые задрали кошку неподалеку от Мон-Луи, на дороге из Тура в Амбуаз».

И, наконец:

«Одно экю бедному человеку, у которого лучники, пройдя через его поле, чтобы спрямить путь и выйти на главную дорогу, попортили хлеба».

Стало быть, не было более сеньоров, не было более простолюдинов, коль скоро король, сеньор сеньоров, вел денежные расчеты с крестьянами.

В итоге сеньоры возмутились.

Король уже лишил их права вести войну, а теперь он забирает у них право охотиться; что же тогда им оста­нется?

Наиболее озлобленным из принцев был герцог Бре­тонский, который и сам являлся чуть ли не королем и больше всех терял из-за изворотливости этой завистли­вой руки, проникавшей всюду и присваивавшей себе все.

Тем не менее герцог решил вести с королем игру по всем правилам. Он направил к нему большое посольство. Людовик прекрасно принял его и забавлялся тем, что пытался привлечь на свою сторону главу посольства; но в один прекрасный день, когда король решил, что тот уже подкуплен им, он узнал, что послы отбыли, прихва­тив с собой его брата, герцога Беррийского.

В те времена было принято воевать со старшим бра­том, пользуясь помощью его младшего брата; к тому же, это был наилучший вариант, когда нельзя было вести войну с отцом, прибегая к помощи его сына.

И вот 22 марта герцог Бретонский объявил себя вра­гом