— И красными буквами?

— Красными.

— А вдруг…

— Этого быть не может!

К шести утра пачки, крест-накрест перевязанные веревкой, были уложены в кузов. Даже сквозь предрассветный полумрак высвечивались красные буквы… Я, как обычно, устроился рядом с пачками, на запасном колесе. Ася заняла свое место в кабине.

Эдик, чувствуя ответственность той ночи, не вваливался в корректорскую с вопросом: «Скоро вы там?» Он терпеливо прохаживался то по улице, то по типографскому цеху. Но энергия нетерпения, сконцентрировавшись в нем за ночь, опять прорвалась адской скоростью. Дорога рассекла лес, выскочила на речной берег, а за крутым поворотом снова намеревалась прорезать лесную чащу.

Сбавлять скорость на поворотах Эдик считал для себя унизительным…

Меня швырнуло к борту, на газетные пачки. И тут же я ощутил резкие удары в плечо и ногу. А потом оказался в снегу… Боль расползалась по левой стороне тела, как бы подтягивая ногу к плечу. А вокруг меня, как пятна крови на белом просторе, разметались алые буквы… Взгляд мой, замутненный все нараставшей болью, выхватывал кроваво-красное слово «ПОБЕДА». Оно повторялось в «шапке» три раза, а на снегу бесчисленное количество раз. Экземпляры праздничного номера устлали собой поляну.

— Что с тобой? Что?! — услышал я Асин голос. Она присела на корточки и в отчаянии сжала голову, как тогда в типографии.

— Ничего страшного, — через силу попытался я утешить ее. — Не беспокойся.

— Господи… как же не беспокоиться? Тебе очень больно?

— Не очень.

Один красный заголовок оказался у меня под головой. Алый цвет расплывался и увеличивался.

— А что у тебя с головой? — прошептала Ася. — Это же…

Она сняла варежку и подложила мне под голову теплую руку. Потом взглянула на нее, придерживая голову другой теплой ладонью.

— Ты разбил голову… Надо скорее перевязать. Но чем? Я буду держать ее.

Кровь на моем затылке и на снегу так потрясла Асю, что голос ее стал сдержанным.

— Полежи немного. Здесь, на снегу, мягко… Мы сейчас перенесем тебя.

Снег вязко заскрипел с другой стороны.

— Ты прости меня. Ладно? — внезапно пробурчал надо мной голос Эдика.

В полутумане я увидел, как Ася и Эдик, проваливаясь в снег и неловко, но упрямо преодолевая его, собирали газеты, не позволяя ветру их унести. Иногда они ловили номера на лету.

А потом появились какие-то незнакомые люди в полушубках и ватниках. И тоже принялись отбивать газеты у ветра.

— Мы поставили машину на колеса, — спокойно, не придавая этому большого значения, сообщил застенчивый бас.

Наш грузовик, значит, перевернулся? Или упал набок?

Я перестал видеть красные пятна на белом поле… Видел только фигуры, казавшиеся огромными, которые с трудом вытаскивали ноги из снега и вновь их туда погружали. Это напоминало странную пляску.

Меня бережно подняли и понесли.

— Трехтонка уехала, — сообщил застенчивый бас. — Они предупредят там, в поликлинике. Чтоб подготовились, что ль… Или в госпиталь его повезете?

— Лучше в поликлинику, — ответила Ася.

Стало быть, это шоферы попутных или встречных машин нам помогали. В ту пору они не проскакивали мимо чужой беды на дороге.

— Его в кабину, что ль?

— Нет, в кузов. Чтобы мог лечь… Я буду держать его.

Меня опустили. Голова оказалась на запасном колесе: я ощутил запах резины.

Машина, стоявшая впереди нас, тронулась. А за ней двинулись и мы… Эдик вел грузовик так, будто в кузове притаились похожие на фугаски баллоны со взрывчатым веществом: он извинялся передо мной.

Ася повторяла одно и то же:

— Тебе стало легче? Скажи, стало?

Неожиданная мысль, как еще один удар в голову, поразила меня, заставила приподняться.

— Что ты? — встревожилась Ася.

— Он сказал, что в поликлинику сообщат… Маме сообщат об аварии! Ты представляешь себе?

— Успокойся. Мы уже близко…

— Подъезжаем?

— Почти.

— Я тогда поднимусь.

— Ни за что!.. Я встану вместо тебя.

Она крепко обхватила, обняла меня, давая понять, что встать не позволит.

— Нельзя тебе.

— Нет, я встану!

— А если перелом ключицы?

— Все равно!..

Разомкнув обхвативший меня живой обруч и превозмогая боль, вновь подтянувшую ногу к плечу, я встал в полный рост. И еще приподнялся на цыпочки, чтобы из-за кабины меня ясней было видно. Не давая мне качнуться, упасть, Ася поддерживала меня сзади.

Эдик стал робко, но настойчиво тормозить. Не потому, что увидел меня сквозь окошко кабины… А потому, что посреди дороги, навстречу машине бежала мама. Не замечая колкого предутреннего мороза, она сбросила платок с головы на плечи, расстегнула пальто. Она бежала прямо на наш грузовик. Не боясь его или ничего перед собою не видя…

Я, как всегда, замахал рукой;

— Все нормально, мамочка… Все нормально!

Ася поддерживала меня сзади.

Летопись моей жизни… Сегодня в ней уже много страниц. Но главные из них — мама… война и Победа. Без этих страниц нет летописи, как нет и самой моей жизни.

Ивашов

(Из воспоминаний Дуси Полухиной)

Мы стали нервно, беспорядочно шарить по многочисленным карманам френча, отглаженного, словно вчера сшитого. Нашли листок, вырванный из тетради. Мама не обратила внимания, а я прочла вслух:

Невзгоды

Между ним и мной…

И годы

Между ним и мной…

— Что это? — механически спросила мама с отчаянием, не находя того, что искала…

За окнами продолжался салют: огромные деревья последний раз вскинули свои огненные ветви, а с ветвей стали осыпаться плоды: красные, зеленые, оранжевые. Два синих яблока застряли в воздухе, над крышей старого дома, знаменитого тем, что его когда-то передвигали: до войны это казалось научно-технической революцией.

Сколько раз я, помимо воли, отправлялась в прошлое, пока возникающие и исчезающие за окном деревья вскидывали свои огненные ветви. А сколько раз я отправлялась по тому маршруту «сегодня — недавно — давно», пока спешила сюда, на третий этаж, с авоськой в руках…

Было сказано: еще полгода, годик… А прошло около четырех лет. Но так надо было сказать: мы жаждали обещания, что ужас не вечен.

Мучительно переходить из мира в войну. Но и к миру после четырех лет… надо привыкнуть. Меня охватили не только истеричное ликование, но и растерянность. С прежним страхом я взглянула на лестницу, спускавшуюся в подвал, который мысленно все еще называла «бомбоубежищем».

Оттуда, снизу, цепляясь за перила, как после изнурительной болезни, появилась женщина с таким лицом, будто она всю войну просидела в подвале. Я знала ее. Но откуда?

Человеческая память избирательна: один забывает номера телефонов, но мастак по части имен и фамилий, другой же