Между утренней и вечерней дойками ровно двенадцать часов. Сегодня суббота, значит, после первой дойки отец возвращается обратно в постель: можно услышать скрип пола перед тем, как наверху становится тихо. Только в районе одиннадцати, когда он будет настроен позавтракать, нам можно будет сесть за кухонный стол, который стоит накрытый с восьми часов и вокруг которого я иногда нарезаю голодные круги в надежде, что дрожь моего нетерпения передастся отцу через потолок. Иногда я потихоньку утаскиваю наверх ломтик пряника и там разламываю его на две части. Раньше вторая половинка была для Ханны, теперь – для моих жаб. Когда отец наконец подходит к столу – сперва ему еще нужно побриться, чтобы быть гладким и опрятным перед Днем Господним, – на шее и воротнике видна пена. Но не сегодня. Одиннадцать уже давно миновало, но бутерброд отца все еще ждет его на тарелке. Я сделала уже четыре круга у кухонного стола, а мать намазала на кусочек цельнозернового хлеба слой масла, положила на него ломтик колбасы-зельца и капнула сверху кетчуп, как отец любит. Бутерброд напоминает мне сбитого ежа, которого я видела вчера по дороге из школы. Это было грустное зрелище: сплющенное тельце с кишками, валяющимися немного дальше по обочине, глаза выклевали вороны. Остались две черные дырки, в которые можно было просунуть пальцы. Он лежал на второстепенной дороге через польдер, по которой редко ездят тракторы или машины. Может, это был его собственный выбор, может, он несколько дней ждал неудачного момента, чтобы перейти дорогу. Я печально присела на корточки рядом с ежом и прошептала: «Помилуй нас, Господи, и пребудь с нами. Мы собрались здесь сегодня, чтобы попрощаться с ежом, которого у нас так беспощадно отняли. Мы возвращаем эту сломанную жизнь и отдаем в Твои руки. Прими этого ежа и даруй ему покой, которого он не смог найти. Будь для всех нас милостивым и любящим Господом, чтобы мы могли смириться со смертью. Аминь». Потом я сорвала несколько пригоршней травы, положила их на ежа и, не оглядываясь, поехала прочь на велосипеде.

Я кладу бутерброд на свою тарелку и очень осторожно посыпаю его шоколадной крошкой по всей поверхности. Мой живот урчит.

– Отец все еще в постели? – спрашиваю я.

– Он не возвращался, – говорит мать, – я потрогала простыни: холодные.

Она наклоняется над столом и снимает ложкой пенку с остывшего отцовского кофе.

Она любит эти пленочки. Я вижу, как коричневый мягкий слой молока исчезает у нее во рту, и дрожь пробегает по позвоночнику. Стул Оббе напротив тоже пуст. Он застрял за компьютером или с цыплятами. У нас с Оббе по двадцать кур: китайские шелковые, орпингтоны, виандот [18] и несколько куриц-несушек. Мы часто притворяемся, что у нас два процветающих дела – его называется Вольный Выгул, а мой Бантамка. Раз в год у нас бывают цыплята: маленькие желтые шарики сладкой ваты. Большинство из них растит курица-мать, которая прячет их под крыльями, но иногда мать от них отказывается, не понимая, для чего ей крылья, раз она не может летать, а живот слишком толстый и тяжелый, чтобы оставаться в воздухе.

Вот почему мы помещаем своих цыплят в наполненный опилками аквариум в сарае и включаем в нем лампочку для обогрева телят. Время от времени я беру какого-нибудь цыпленка с собой на чердак и укладываю его спать под мышкой, обернув его гузку бумажным полотенцем, чтобы не измазаться в помете. Мы с Оббе продаем яйца – один евро за дюжину – продавцу картошки фри на площади, у него из них делают самый вкусный майонез либо варят вкрутую и пускают в салат. Раньше Оббе все время проводил со своими цыплятами. Он мог часами сидеть на перевернутом бидоне из-под молока и наблюдать, как одна из его красных курочек купается в песке. Теперь он проводит там все меньше и меньше времени. Иногда он даже забывает покормить их, и они наскакивают на металлическую сетку курятника от голода. Я думаю, он делает это нарочно. Он ненавидит окружающий мир все больше и больше: и продавца картошки, и его майонез. Вот почему я часто даю им хлеб, забираю яйца из его кладки и тайно подкладываю их в свою. Я надеюсь, что он когда-нибудь почистит свой курятник. Отец угрожал продать кур, если он не сделает этого в ближайшее время. Особенно сейчас, в теплую погоду, курятник полон личинок и куриных вшей. Прежде чем раздавить их между пальцами, я вижу, как они ползают по голым рукам: коричневатые тела с шестью ногами.

Ханна теперь тоже сидит за столом. За несколько мгновений она съела целую миску клубники. Ожидание заставляет нас нервничать, потому что мы не знаем, что происходит – где отец? Он наконец нашел в себе смелость уехать от нас навсегда? Без защиты на колесе, что сломалась после того, как он упал на землю после церкви? Или отец упал среди коров и его затоптали?

Я сосредоточилась на клубнике. Соберу еще в огороде: отец ее любит и предпочитает есть с толстым слоем сахарной пудры.

– Ты уже заглянула в коровник?

– Он знает, что в это время мы завтракаем, – говорит мать и ставит кружку отца в микроволновку.

– Может, он пошел к Янссену за силосом?

– Он никогда не делает этого по субботам. Раз так, мы просто начнем без него.

Но никто из нас не готов есть. Без отца странно. И кто же поблагодарит Бога за «нужду и изобилие»?

– Пойду посмотрю, – говорю я и отодвигаю стул, случайно задевая стул Маттиса. Он некоторое время шатается, а затем падает на пол. Удар вибрирует в моих ушах. Я хочу побыстрее поставить его на место, но мать крепко хватает меня за руку:

– Не трогай.

Она смотрит на спинку стула, как будто упал мой брат, и он будет падать снова и снова в наших мыслях. Я оставляю стул в покое и смотрю на него, как на мертвого человека. Сейчас, когда клубника кончилась, Ханна снова начинает грызть ногти. Иногда между ее зубов виднеется окровавленная кожа. После падения наступает тишина, никто не дышит. А потом все функции организма медленно возвращаются: осязание, обоняние, слух и движение.

– Это же просто стул, – говорю я.

Мать отпустила меня и теперь вцепилась в банку арахисового масла.

– Ты действительно с другой планеты, – шепчет она. Я смотрю вниз. Мать знает только Землю. Я знаю все восемь планет и знаю, что пока жизнь была найдена только на Земле. «Медведь Выходит За Малиной – Юрист Сумел Удрать Низиной». Отец ненавидит малину, но это предложение помогает запомнить порядок планет. Когда я нервничаю из-за чего-то или приходится слишком долго ждать на светофоре возле школы, я повторяю это предложение в голове десятки раз подряд. А еще оно делает меня незначительной: мы все просто ягодки малины в огромном тазу.

– Что же из вас выйдет в этом мире? – жалуется мать. Ее другая рука сжимает шоколадную пасту «Дуо Пенотти». С тех пор как Маттис умер, никто ее больше не ест, мы слишком боимся, что не сможем оставить его белую половинку белой, что два цвета смешаются и на их месте образуется черная дыра.

– Мы станем Взрослыми Дружелюбными Людьми, мама, и, конечно же, этот стул – не просто стул, извини.