чайник, – продолжаешь ты, – когда он закипал, ты приходила будить меня, а мне так не хотелось просыпаться. Ты аккуратно садилась на самый край кровати и начинала читать книгу, но знаешь, ты читала ее вслух, не очень громко, а так, чтобы слова едва до меня долетали. Мне, конечно же, становилось интересно, и я пыталась расслышать их и угадать книгу. Но сколько я ни пыталась, у меня никак не получалось, а на обложку я посмотреть не могла, так как притворялась спящей. Я начинала вспоминать все книги, которые вчера видела в комнате, но эта была не похожа ни на одну из них. А потом вдруг, услышав свое имя, свое настоящее имя, я поняла, что ты не читаешь книгу, а рассказываешь мне историю о нас.

Твой голос становится тише, растворяясь в окутывающем нас утреннем свете, и я засыпаю. Я засыпаю во сне, чтобы проснуться в мире, который я не выбирала.

Каждый раз, пробуждаясь, я испытываю шок от того, что память моментально наваливается на меня гранитной плитой, из-под которой я буду пытаться выбраться весь оставшийся день, не переставая думать о том, что тебя здесь нет. Удается выскользнуть из-под нее мне обычно только к вечеру, и тогда, когда заходящее солнце последний раз задевает верхушки деревьев, я вспоминаю, что ты оставила мне кое-что важное. Ты оставила мне мое имя, а я все еще помню твое, это значит, что где бы мы ни встретились – мы узнаем друг друга.

Но я не узнаю тебя. Ты назвала меня «Аней», а Аня – это не настоящая я. Скажи, что ты – это все еще ты.

Я отклеиваю тебе рот. Два жадных вздоха.

– Меня зовут Джеральдина, а тебя – Кимберли, – шепчешь ты срывающимся голосом, – пожалуйста, развяжи меня. Мне больно.

– Конечно, – отвечаю я. Ты назвала меня по имени, а значит ты – это действительно ты. Я тянусь к узлам, которые держат твою правую ногу.

Вместо того, чтобы развязать их, я достаю шприц из сумки, стоящей рядом, и проверяю катетер на твоей руке.

– Аня! Кимберли! Пожалуйста, не надо! Не надо! Не надо! Помоги…

Я снова заклеиваю тебе рот. Достаю второй шприц из сумки.

– Помнишь, в детстве ты как-то сказала, что у рая и нашего королевства много общего?

– Мм-ммм-мма-а. – Ты изо всей силы мотаешь головой и бьешь ногами по кровати.

– А я ответила, что совсем ничего общего у них нет. Потому что для того, чтобы попасть в рай, нужно умереть, а для того, чтобы попасть в королевство – нет. И знаешь что?

– Мм-ммм-мма-а.

– Я ошибалась. Для того, чтобы попасть в королевство, тоже нужно умереть. Так что, в итоге, ты оказалась права.

Мы столько времени искали путь туда, а все оказалось так просто. Прямо как в Библии. Глупо, да?

Сейчас я вколю тебе лекарство, а потом – себе. У нас будет минут пять, а потом мы просто уснем. Не бойся, милая, никому не будет больно. Когда я сделаю укол, ты почувствуешь слабость. Не сопротивляйся, я уберу скотч, потому что не хочу, чтобы ты ушла из этого, хоть и не самого приятного, мира с заклеенным ртом.

Я вкалываю тебе многократно превышенную дозу амитриптилина. Второй шприц втыкаю в заранее поставленный себе в вену катетер. Глажу тебя по голове, снимаю скотч и без сил падаю рядом с тобой на кровать.

Там, где солнце встает на западе,

Там, куда не доехать на поезде,

Там, где реки текут в обратные стороны,—

Там наше королевство,—

шепчу я, держа твою холодную руку в своей, чтобы точно не потерять тебя на пути туда, где Кимберли и Джеральдина долго и счастливо правили своим королевством.

И я вижу, как мы идем туда, взявшись за руки.

Рассказы

Рассказ бывшей девочки

Разбитый нос – это ерунда, если ты болен раком. Я раком не больна, поэтому ору во все горло. Кроме того, в моем возрасте не так уж это и стыдно. Мне тринадцать лет, и я только что завязала довольно тесное знакомство с асфальтом. Асфальту я представилась кем-то средним между Пеппи Длинныйчулок и девочкой из хоррора «Звонок». Асфальт выпендриваться не стал и представился смесью песка, гравия и битумов, получаемых на Анском нефтеперерабатывающем заводе.

Почему это так важно? Ну, наверное, потому, что скоро мне предстоит познакомиться с директором Анского нефтеперерабатывающего завода поближе, гораздо ближе, чем мне бы (и уж тем более ему) хотелось.

Директор еще не знает, что через пару дней он окажется в затруднительном положении. Я бы даже сказала, что весь пласт народного фольклора с упоминанием фразы «оказаться в полной жопе» будет отныне вызывать у директора Анского НПЗ нервное подергивание и покашливание. Дело в том, что директор получит строгий выговор – за то, что не сумеет обеспечить необходимую явку рабочих Анского завода на предстоящих парламентских выборах. Проще говоря, процент рабочих, проголосующих за партию «Здоровое Завтра», окажется неприемлемо низким.

За это директору Анского НПЗ пригрозят снятием с должности, а он обязуется изменить обстановку к последующим выборам президента. Ни о чем из вышесказанного директор Анского НПЗ еще не догадывается, а поэтому спокойно курит и смотрит на жопы без всяких дополнительных смыслов.

* * *

Живу я у тети. Она красит волосы в фиолетовый цвет и иногда угощает меня папиросами. Складывается впечатление, что я сирота, но это не совсем так, хотя некоторые и пытаются убедить меня в этом. Нонна Семеновна, например, неоднократно заявляла, что если мама и папа не появились ни на одном родительском собрании, то их как бы и вовсе нет. Нонна Семеновна страдает запорами, климаксом и тремя кошками, поэтому я на нее не обижаюсь. Однако это не мешает ей обижаться на меня, когда я советую ей пересмотреть жизненные приоритеты и приобрести «золотой ключик от всех запоров».

«Хамка! – кричит она. – Родители в школу чтобы!..» Нонна Семеновна всегда замолкает на этой фразе, понимая несбыточность своих желаний.

Мои родители – люди выдающиеся, но как объяснить Нонне Семеновне, что ведь и они не волшебники? И что не могут они, без веской на то причины, взять и материализоваться посреди классной комнаты. Отец, конечно, любит добрую шутку, но представить трудно, чтобы он – убежденный социалист – бросил Рауля Кастро один на один в борьбе с капиталистическим миром. Даже ради такой отменной шутки, как