Шрифт:
Закладка:
Сельджуки были застигнуты врасплох, и спавший город перешел в руки крестоносцев. Не сдалась только крепость, находившаяся у наиболее возвышенной части стен, на склонах горы Сильпиус, — ее стойко обороняли сельджукский гарнизон и те из тюрок (примерно 3 тыс.), которые успели в ней укрыться. «Они укрепились там, — пишет арабский историк Ибн аль-Каланиси, — и уцелел из них только тот, кому от Аллаха суждено было уцелеть». По рассказу другого арабского историка, Ибн аль-Асира, при взятии Антиохии погиб эмир аль-Ягысьяни. Об этом сообщают и латинские источники. Однако обстоятельства его гибели рисуются различно. Судя по всему, он пытался бежать, но, покинутый своей стражей, был убит местными жителями. В письме к папе Урбану II, составленном несколько позднее, главари крестоносцев, похваляясь своей победой, приписали гибель эмира аль-Ягысьяни собственной доблести («самого Кассиана мы умертвили»).
Так или иначе, город был взят крестоносцами. Боэмунд, по словам хрониста, не терял времени: едва осаждавшие ворвались в Антиохию, норманнский князь «приказал рыцарям водрузить свое достославное знамя на возвышенности, прямо напротив крепости».
Победители с лихвой вознаградили себя за лишения, которые испытали в месяцы осады. Воины христовы дочиста разграбили город. «Сколько же всего было взято добычи в Антиохии, мы не в состоянии и сказать: если вообразите, сколько сумеете, то считайте сверх того», — поясняет Раймунд Ажильский свое сообщение о грабежах, произведенных крестоносцами после захвата города. Устроив пиршественные оргии, они поели — на свою беду — все и без того скудные запасы, которые еще оставались в Антиохии после семимесячной блокады. Сотни жителей города были убиты. Опьяненные пролитыми ими потоками крови, крестоносцы не отделяли мусульман от христиан. «Они, — сообщает Раймунд Ажильский, — не брали в полон никого из тех, кого встречали на пути». Все площади, по свидетельству другого очевидца, были завалены убитыми, «так что никто не мог находиться там из-за сильного зловония; никто не мог пройти по улицам иначе, как (шагая) по трупам». Армянский хронист Матфей Эдесский называет погромы, учиненные в Антиохии рыцарями, страшным побоищем. По словам Ибн аль-Каланиси, было перебито, захвачено и уведено в плен несчетное множество городских жителей — мужчин, женщин и детей.
«Чудо святого копья»
5 или 6 июня 1098 г., спустя три-четыре дня после захвата Антиохии крестоносцами, к ней подошла армия Кербоги Мосульского, по словам летописца — «бесконечное множество турок, рассеявшееся по полям». Они со всех сторон обложили город, и крестоносцы, вчера еще осаждавшие его, сами попали в положение осажденных. Сельджуки, докладывали они позже папе римскому, «окружили нас отовсюду так плотно, что и никто из нас не мог выйти, и к нам не мог проникнуть». Осажденные тотчас почувствовали невзгоды ситуации, в которой очутились. Еды не было. «Умирая от голода и погибая от всяких иных напастей», рыцари «убивали своих отощавших коней и ослов и поедали их мясо», — сообщат крестоносцы позднее в Рим. Нужда заставила многих употреблять в пищу и траву, и древесную кору, и веревки, и кожаные сбруи, предварительно вываренные; не брезговали даже дохлыми собаками, кошками, мышами и всяческой падалью.
Отчаяние овладело осажденными. Десятками и сотнями, поодиночке и целыми группами побежали доблестные рыцари из Антиохии. Обычно беглецы ночью спускались на веревках по стенам и под покровом темноты старались добраться до кораблей, стоявших у причалов гавани св. Симеона; в войске их называли поэтому веревочными беглецами. Первым из Антиохии бежал родич Боэмунда — Гийом де Гранмениль, присоединившийся затем к Этьену Блуаскому. Его примеру последовали некоторые другие феодальные вояки, напуганные перспективой попасть в полон и потерять награбленное.
Настроения безысходности все глубже проникали в среду крестоносцев, запертых во взятом ими же городе. Одни, отчаявшись, впадали в религиозное исступление и с утра до вечера простаивали на коленях в антиохийских церквах, отбивая поклоны перед статуями и иконами Христа, девы Марии, святых угодников. На других бедствия осады подействовали в прямо противоположном направлении: изверившись в благополучном исходе, они утрачивали религиозный энтузиазм, которым раньше были в той или иной мере охвачены.
Разумеется, кое у кого религиозные побуждения уже изначально были чем-то внешним, поверхностным — главными представлялись добыча и земельные завоевания; тем не менее масса рыцарско-крестьянского войска воспринимала действительность не иначе как сквозь призму религиозного настроя. Бедствия в Антиохии, породив упадочнические тенденции, обострили религиозную фантазию большей части рыцарей и крестьян и вместе с тем вызвали рост неверия в божественность крестового похода: бог явно обрекал на слишком тяжкие страдания тех, кто намерен был положить за него свою жизнь. В атмосфере религиозной экзальтации, которую к тому же подхлестнул голод, в расстроенном воображении иных участников похода стали происходить заметные сдвиги: появились галлюцинации; ночами то те, то другие крестоносцы, как оказывалось поутру, видели необычные, якобы пророческие сны. Им мерещились святые и апостолы, устами которых в этих сновидениях будто бы возвещал свою волю господь. Самые обыкновенные природные явления считались знамениями божьими.
Конечно, в игре религиозно ориентированной фантазии превратно отражались мучительно переживавшиеся поиски выхода из реальных трудностей, столь неожиданно свалившихся на недавних победителей, но в их среде — обычное свойство религиозного сознания, религиозной психологии вообще! — факты такого рода интерпретировались как нечто вещее и пророческое. В религии самообману, самовнушению всегда принадлежала огромная роль. С наибольшей силой эти факторы действовали тогда, когда религиозные переживания вследствие каких-либо исключительных обстоятельств получали мощный импульс извне.
Именно так случилось во время пребывания крестоносцев в Антиохии, запертой Кербогой, в июне 1098 г. При этом словно бы полностью подвергнувшиеся самогипнозу верующие люди оказались не в состоянии отделить плоды собственной разгоряченной религиозной фантазии от умышленного обмана, с большим успехом предпринимавшегося в подобной ситуации служителями церкви, которые, сами тоже поддавшись — и с особой силой — такому самогипнозу, вносили затем этот обман в умы своей паствы.
Действительно, еще более накаляя и без того жаркую атмосферу религиозного возбуждения среди крестоносцев, попавших в беду, церковники, участвовавшие в походе, в свою очередь, стали усердно инспирировать «пророческие видения», будто бы являвшиеся воинам христовым, и чудеса, истолковывавшиеся как знаки божьего расположения. Целый шквал чудес в течение короткого времени поразил осажденных! Скрытая от самих вдохновителей и участников, не осознававшаяся ими цель этих религиозных инсценировок, очевидно, заключалась в одном: в условиях тяжких неудач предотвратить неизбежное разочарование участников в святости крестоносного предприятия, поднять их воинский дух, еще жарче разжечь пламя религиозно-воинственного фанатизма.
