Шрифт:
Закладка:
— Я не коренной житель Росскеи, как Юля. Когда произошло то, что произошло, нас родители — меня и сестру мою — отправили сюда, а тут я уж и вырос. Потом… Ладно, это другая история. Просто хочу сказать, что на момент того, что случилось в Лимитерии, мне было четыре года и я практически ничего о ней не помню. Разве что только маму, которая со слезами на глазах с нами прощается…
Это было второе потрясение для мира — когда город надежд и мечтаний погрузился в бедствие, объяснение которому до сих пор никто не мог дать. Лимитерия в одночасье полыхнула багровым пламенем, и толпы людей стали выбегать на улицы, преисполненные паникой, страхом. Некий враг совершил нападение на столицу и начал массово всех истреблять. Целью его, возможно, был сын Евпатия и Елены, лимитерийский принц, которому в тот день исполнилось десять лет. Такой, по крайней мере, была официальная версия, предполагающая, что своего враг добился. В тот злосчастный миг под гнётом его пала Лимитерия — вместе с Евпатием и Еленой. Вместе с их сыном.
Разрушение Лимитерии сильно сказалось на мире. Во-первых, Лимитера и Эйрия снова о старых обидах вспомнили, возвращаясь к истокам. Они не возобновили горячую войну, но ограничились холодной, просто друг от друга границы закрыв. Во-вторых, в мире стало появляться ещё больше демонов, в борьбе с которыми отлично себя проявили такие охотничьи союзы, как: «Орёл», «Медведь» и «Тигр» (собственно, так они и стали популярными). А в-третьих, теперь, дабы продолжить дело Евпатия и Елены, каждая страна выдвигала на пост правителя материка несколько кандидатов, но все они проваливались. Ибо лимитеры не находили поддержки в лицах эрийцев, эрийцы — тех, а росскийцы не могли тягаться с двумя мастодонтами истории в величии, из преимуществ имея лишь нейтралитет.
То, что происходит в мире сейчас — политическая игра в перетягивание каната. Каждая страна будет отстаивать свои интересы, усиливать своё влияние, гнуть свою линию. Будут лишние смерти, интриги, козни, покрывающие грязь красивые речи и многое другое. Тут не будет ни правых, ни виноватых — только серая мораль. Одни умрут, другие выживут, третьи ни с чем останутся — но их так, хоть эдак коснётся жестокая машина неукоснительного подчинения новым правилам, а уж какими будут они — лишь будущее поведает однажды.
В политике нет эмоций. Нет чувств, нет милосердия. Политика нередко пренебрегает моралью в угоду наживы, отчего зачастую цитируется как самая грязная профессия. Но без её систематизации, упорядочивания и стабилизации ничто не обрело бы порядок, допускающий развитие всего в рамках закона.
Может ли политика быть неправильной?
Кто его знает.
В этом мире нет истово верного и неверного ответа. Они все по-своему правильны, даже если продиктованы исключительно эмоциями. В любом действии есть смысл. Всё зависит от того, близок он тебе али нет.
Хог не интересовался политикой. Просто плыл по течению, как все, не имея ни малейшего желания лезть туда, где ломаются под гнётом государственной грязи даже самые стойкие. Ему знакома эмоциональная составляющая: то, что вызывает сопереживание — хорошо, а что гнев праведный — плохо. А потому взвешиванием того да сего он не занимался и действовал исключительно из собственных правил, понятных, правда, только ему. Где-то Лимит прав. Где-то нет. Где-то плюёт на рефлексию и радеет за мгновенный ответ, истину проливающий здесь и сейчас.
Наверное, поэтому с Орфеем ему было интересно общаться. Ибо мальчишка, не взирая на свой юный возраст, многое, казалось, понимал. Никому и ничему не давал оценочное суждение, чем напоминал философа. И хотя сие могло быть расценено за типичное лицемерие, двуликим Лимит Якера не считал. Просто смышлёным пареньком, явно смекающем работоспособность политического механизма.
***
— Чуешь, хлопец — а как ты относишься к Евпатию и Елене?
— Э-э, та норм, а чё?
— Та ничё.
В данный момент Хог и Эс сидели в таверне, попивая хмельной квас. На столе в качестве закуски — блины да сметана. Мимо проходящие девицы мило хихикали и подмигивали рыжему парню, а тот считал своим священным долгом отпустить им вслед два-три комплимента. На улице вечер, первые огни в фонарях зажглись, атмосфера романтической утопии медленно, но верно погружала «Луч» в пучину ламповой идиллии.
На сей раз парни напиваться в хлам не стали. Просто потягивали хмельной и делились впечатлениями о сегодняшнем дне.
— Значит, осталась одна Эл, — Эс откинулся на спинку стула и закурил, выпуская изо рта дым. — Шо думаешь, братан?
— Дам ей в морду, если решит меня дракой испытать, — хмуро заявил Хог.
— Какой ты злой.
— Просто честный.
— Неужто всё хреново так?
— Да как тебе сказать…? — Лимит задумался. — Не то, чтобы я прям полнейшим дерьмом её считал, но… эх.
— Хе-х. Когда-то я так же думал, хе-хе, — Корт блаженно улыбнулся. — Потом она мне понравилась. Теперь на пару палок раскрутить хочу.
— Да, ты говорил, я помню.
— Слушай, братка. Может, нахрен эту вражду? Ну, вашу с Эл. Понимаю, у вас кровные мутки, то си, бо си — но всё же. Я знаю вас двух и могу с уверенностью сказать, что вы офигенные. Ну, Эл знаю дольше — но она со мной не бухала. Вуа-ха-ха-ха!
Хог не смог не расхохотаться с каламбура пирокинетика.
Да, такое ляпнуть мог только Эс.
— Ты вот спросил меня за Евпатия и Елену — а я сразу про тебя и Эл подумал, — вдруг заговорил Эс. Он по-прежнему был весел, но в его серых глазах возникла замысловатая задумчивость. — Скажу так, братан: вы — не они. Историю мира между лимитером и эрийкой уже не обыграете, бо цэ було вже.
— Ну и к чему ты клонишь? — уныло вопросил Хог.
— Пишите свою историю, ёпт. Историю двух одиночеств с характерами беременной мамки и комплексами внебрачного секса. Уверен, что-то да придумаете.
— Ты сейчас угораешь, не так ли?
— Немного, — улыбнулся огненный силач. — Но в каждой шутке — доля шутки.
— То есть, ты отказываешься от охоты на её тело… ради меня?
— Во-первых, ты — мой братанчик, а братанчик дороже любой бабы. Во-вторых, я Эл чисто на палку раскрутить хочу — а ты, быть может, увидишь в ней нечто большее, чем просто партнёра на пару ночей. Ну а в-третьих…
— Ты идёшь в задницу, дружище.
— Я иду в задницу, дружище.
И парни заржали, как кони.
Эс был ярым экстравертом. Он умудрялся одновременно
