чтобы использовать их знания; (не обязательно, но по возможности). Так, похоже, Берием были созданы «шарашки».

Юра Воробьев в семейных мемуарах пишет о неком Петре – начальнике его отца. Петр был из богатых и поругивал советскую власть, которая не давала возможности богатеть, а отец из бедняков – середняков ему поддакивал. Дело кончилось тем, что пришли и несознательного вражеского элемента забрали прямо с работы – из конторы, а отца предупредили: «А ты-то что? Туда же захотел?». Петра отправили строить Беломорканал. Там была организована настоящая работа с оплатой труда, он был бухгалтером. Из зарплаты вычиталось на питание, на одежду, на оплату охраны, за жилье в бараке, а остальное откладывалось на сберкнижку. После освобождения он на эти деньги, взяв еще кредит, построил дом. Этот дом до сих пор стоит на Красной Глинке (2000г).

Простой человек ко всему старается приспособиться, как солженицинский Иван Денисович, а искренние идейные коммунисты считали, что человека действительно можно перевоспитать трудом. Простая, не именитая интеллигенция (был такой термин: «Народная Интеллигенция») готова была, как и Иван Денисович, на любое перевоспитание – лишь бы выжить.

Смех, да и только: Солженицыну за Ивана Денисовича не дали Ленинской премии из-за того, что его герой приспособленец, а Советский человек должен быть борцом!

Вот, непримиримая именитая интеллигенция, отправленная на Соловки, такому трудовому перевоспитанию и не поддавалась, она стояла на своем, мало того, протестовала, а это вызывало глухую злобу у исполнителей перевоспитательной работы. Многие из именитых, которых тюремщики оценили, как не поддающихся перевоспитанию, были казнены, а многие, как Лихачев, дожили до реабилитации.

По замыслу, создавались-то Соловки как «отстойник», куда поместили революционеров, с которыми разошлись в вопросе о путях развития революции. Расстрелять их было нельзя – это были боевые товарищи тех, кто стоял у власти, и держать на свободе было нельзя, потому что разногласия были принципиальными, а огонь революционного кострища в народе еще не потух. Троцкого и многих других выслали, чтобы не путались под ногами и не мешали строить бесклассовое общество, а эти посидят, увидят, что не правы и образумятся. И условия в лагере первое время были, как на даче, откуда нельзя уехать.

Однако революционеры, которые шли к революции сквозь царские тюрьмы и каторги, не были ренегатами, «под Сталина» не сгибались, и «дача» превратилась в тюрьму, а идейных пришлось расстрелять. Даже, не расстреливали, а умерщвляли выстрелом в затылок. Ведь оппозиция в принципе не предполагалась.

А «оппозиция» была и вне Соловков, но это была не политическая оппозиция, а дискуссии о вариантах развития. В стране только что начался взрыв индустриализации, первая пятилетка, инженеры и экономисты были творческой силой этого взрыва. И они, активно и с энтузиазмом участвуя в индустриализации, имели свои представления о методах и направлении модернизации экономики страны. Казалось бы, надо воспользоваться возможностью в дискуссии оценить выбираемое направление и методы строительства новой страны, но Сталин дискуссии в принципе не допускал. На всю страну прогремели «Шахтинское дело», дело «Промпартии» и инженерный корпус был прорежен. Джавахарлал Неру, выражая в письмах своей дочери уверенность, что будущее человечества это социализм, делиться с ней недоумением и досадой по поводу уничтожения части наших инженеров, когда в развернувшемся грандиозном строительстве каждый инженер должен был цениться на вес золота.

Прасковья Андреевна Малинина в своих воспоминаниях, хотя и отредактированных после Хрущева, несколькими фразами тоже делится с нами недоумением и досадой по поводу устранения из работы ученых специалистов сельского хозяйства, возможно, обвиняемых в принадлежности к «Трудовой крестьянской партии».

Папу осудила «тройка», как возможного потенциального противника, без предъявления конкретного обвинения. По прибытии к месту заключения, его спросили, за что осужден, и он сказал, что не знает. Видно и в сопроводительных документах это не было указано. Имущество (богатое – земля, лошади, механизмы) отняли, а самого посадили на 5 лет. Я уж говорил о поголовных репрессиях, которые при коллективизации прокатились по Камоцким и Фастовичам. Всех их посчитали потенциальными врагами.

Заключенных было не меньше чем сейчас, но они не томились на нарах, а возили тачки с бетоном и киркой махали. Практически на всех стройках, на всех рудниках работала эта безропотная рабочая сила, которая формировалась из осужденных самостоятельных крестьян, служащих и уголовников. Вся страна была гигантской стройкой, и осужденные в этой стройке участвовали. Среди осужденных были и церковные служащие, которые, предали анафеме власть Советов, и оказались в лагерях вместе с уголовниками. Уголовников было много. Одна за другой прошли германская и гражданская войны, послевоенная разруха, миллионы беспризорников заполнили города, большинство из них попали в уголовную среду и выросли в этой среде. Не все могли попасть на перевоспитание к Макаренко, в «Республику Шкид», кто-то из этой среды вырвался сам, кого-то спасли детские дома, организованные Дзержинским (уже за это он достоин памятника), но миллионы остались массой, заполнившей лагеря ГУЛАГа.

На основании документов считает близким к истине, что с 30 по 52 год было вынесено около 20 миллионов приговоров на заключение в лагеря, колонии и тюрьмы, из них четыре пятых были уголовниками, т. е. действительно преступниками.

Больше всего (2 760 095) заключенных было в 1950 году. Сейчас (2007г) главный начальник современного ГУЛАГа (сейчас это ведомство по другому называется) Ю. Калинин в интервью сказал, что через его ведомство (это только на территории бывшего РСФСР) ежегодно проходит 3,1 млн. заключенных, т. е. уголовников. Вряд ли после разрухи их было меньше, а т. к. по Марксу преступность в буржуазном обществе порождается люмпенизацией трудящихся, то тюрьма не могла их исправить. Исправить их мог только труд, т. к. трудящиеся по определению не могли быть преступниками.

И после смерти Сталина, когда политических реабилитировали, уголовников продолжали перевоспитывать трудом. Но подневольный труд не был санаторием, за 20 лет (с 30 по 52) 1 792 598 заключенных умерло. Смертность каторжан, особенно на Колыме и на лесоповале, была выше, чем на воле – средняя за все годы примерно 30 на 1000 за год (в 2015 году в Самаре 15 на 1000). Но есть публикации о лагерях в низовьях Енисея, где погибали все.

Все цифры (кроме расчетной средней смертности) я беру из книги – Ю. Нерсесов «Продажная история» (Москва «Яуза-прасс» 2012); – эти цифры были для меня откровением, настолько они отличались от фантазий Солженицина, апологетов «Правого дела» и иже с ними.

Верили ли перевоспитатели в перевоспитание трудом? Я думаю, искренне уверовавшие в идею революции – верили а кто-то в этой вере остервенел. Страшна любая безоглядная вера, страшен любой фанатизм. А уж карьеристы, способные на подлость, и чудовища, способные мучить, всегда в любом обществе найдутся – дай только таким волю – и одни другим волю давали. Вспомним костры инквизиции. Страшные рассказы дошли с Соловков о творимых там издевательствах и истязаниях. Я читал о ледяной лестнице, по которой скатывались, брошенные на неё палачами, истязаемые. Ведь и христианская церковь посылала людей на костер не ради зрелища мучений. Честные фанатики христианства искренне считали, что борются с сатаной, а другие при этом приобретали конфискованное имущество сожженных.

Папу, дядю Петю, Ивана Корзюка и, вот, Виктора Дмитриевича воспитывали трудом, а они-то и были самые, что ни на есть трудящиеся, в отличие от не очень трудолюбивых.

Из 12 линий предков моих внуков в 5 линиях были репрессированные. Означает ли это, что половины семей в России коснулись репрессии? Нет, конечно, в средней деревне 1—2 двора раскулачивали и переселяли, ну, иногда, может быть, больше, а иногда и не одного – всего по стране менее 2% было раскулачено (меньше 400 000 дворов). Линии у моих внуков попались такие. Даже один невинно пострадавший это беда государства, но не надо забывать, что это была революция. Все они были репрессированы в период сортировки народа, его «чистки» от элементов, которые, по представлению революционеров, по своей классовой принадлежности, могли тормозить переустройство.

Я передаю рассказ Ольги о конкретной судьбе её брата, но были и другие судьбы. Опубликованы рассказы бывших узников о страшных лагерях Колымы, где отбывали каторгу, вероятно, не только «именитые», которые писали эти рассказы.

Я не пишу о Колыме, потому что мне не довелось встретить в жизни тех, кто был на Колыме, но я верю рассказам очевидцев.

Если судить о репрессиях по рассказу Ольги, то это были трудовые лагери с возможностью учиться в Высшем учебном заведении – и так было. Если судить о репрессиях по колымским рассказам Шаламова, то это для заключенных был предсмертный ад –