Шрифт:
Закладка:
В оперативной сводке штаба Западного фронта от 5 июля 1941 г. сообщалось, что 69-й стрелковый корпус «занимает оборонительный рубеж Бешенковичи, Сенно, Богушевск, Орша и продолжает выгрузку прибывших частей». В сводке также говорилось, что «в составе 229-й стрелковой дивизии прибыли и выгрузились на ст. Орша один стрелковый полк, управление 229-й стрелковой дивизии, батальон связи, зенитный артиллерийский дивизион»[230].
Запомним это число — 5 июля 1941 г. В этот день подполковник Владимир Гиль вместе со штабом соединения прибыл в район боевых действий. Выгрузившись, части 229-й дивизии стали занимать оборону на фронте 13 км: Верхняя Александровка — восточный берег озера Кричино — западная окраина Богушевска и озеро Серокорытка. Части дивизии, насколько позволяла обстановка, приступили к укреплению своих позиций и готовились к оборонительным боям[231].
Между тем немцы 5 июля 1941 г. вышли на рубеж Улла — Бешенковичи — Сенно. Чтобы ослабить давление противника на этом направлении, утром 6 июля был предпринят контрудар советских войск из района севернее и западнее Орши силами 5-го (924 танка) и 7-го (715 танков) мехкорпусов[232]. Контрудар, начатый спонтанно, без какой-либо серьезной подготовки, артиллерийской и авиационной поддержки, завершился полным провалом. Продвинувшись на 30–60 км, советские танкисты разгромили два моторизованных полка, нанесли урон живой силе противника. Однако цена оказалась значительно более высокой: 5-й и 7-й мехкорпуса потеряли в этих боях 832 танка[233].
После войны Маршал Советского Союза Андрей Иванович Еременко вспоминал: «Мехкорпуса наносили контрудар далеко впереди от остальных войск армии [имеется в виду 20-й армии. — Примеч. авт.] с задачей разгромить противника и выйти передним краем на удаление до 200 километров, в то время как стрелковые войска армии должны были обороняться на старом рубеже обороны. Такое использование войск и боевых средств нельзя признать удачным, оно приводило к распылению сил, а это никогда не приводило к успеху»[234].
К 10 июля, несмотря на ожесточенное сопротивление 20-й армии, немецкие танковые войска и мотопехота сумели достичь рубежа Западная Двина — Днепр и быстро форсировать водные преграды. 5-й мехкорпус попал в окружение, а другие части и соединения 20-й армии, в основном стрелковые, вели оборонительные бои, не имея в своем распоряжении достаточного количества артиллерии.
69-й стрелковый корпус отбивал непрерывные атаки противника, который пытался прорваться через Оршу на Смоленск. 13 июля части 229-й стрелковой дивизии совместно с полками 73-й стрелковой дивизии не позволили противнику с ходу прорваться по автостраде на Смоленск, было проведено несколько успешных контратак. Но во второй половине дня обстановка изменилась в худшую сторону: 12-я танковая дивизия вермахта ударила в стык между 233-й и 229-й стрелковыми дивизиями в направлении Бабиновичи, где располагался штаб 69-го стрелкового корпуса. В результате этого удара возникла угроза окружения. В образовавшийся разрыв противник сразу ввел новые войска, развивая удар в общем направлении на Смоленск[235].
Немцы глубоко обошли 69-й корпус, так что остаткам оперативного объединения пришлось с боями отступать на территорию Смоленской области. Части 229-й стрелковой дивизии, к тому моменту уже поредевшие и разрозненные, также вели ожесточенные бои. Как только появлялась возможность, они переходили в контратаки. К сожалению, общее положение эти героические действия изменить не могли. 16 июля 7-я танковая дивизия вермахта перерезала шоссе Смоленск — Москва около Ярцево.
Плен
229-я стрелковая дивизия прорывалась с боями на восток. Однако выйти из окружения удалось не всем частям и подразделениям. Многие советские военнослужащие, выполняя приказ «Ни шагу назад!», погибли на тех рубежах, где держали оборону, многие — попали в плен. Среди последних оказался и подполковник Владимир Гиль. Как показывают немецкие документы, он был взят в плен 16 июля в районе поселка Богушевск Сенненского района Витебской области[236].
В научной литературе, мемуарах, публицистических статьях и документальных фильмах, имеющих отношение к теме нашего исследования, уже давно фигурирует миф о том, будто Гиль попал в плен раненым[237]. На первый взгляд эта версия выглядит вполне убедительной. Действительно, летом 1941 г. очень многие солдаты и командиры Красной армии оказались в плену ввиду того, что получили ранения и не смогли самостоятельно передвигаться, а некоторые из них попали в неволю, когда находились в бессознательном состоянии. С подполковником Владимиром Гилем, как утверждают некоторые авторы, стряслось то же самое.
Однако немецкие документы дают повод серьезно усомниться в этой распространенной версии. В персональной карточке Гиля есть графа, является ли военнопленный здоровым, больным или раненым (gesund, krank, verwundet). Напротив этой графы сделана пометка черными чернилами — «здоров» («gesund»)[238]. Можно, конечно, допустить, что к моменту регистрации в лагере Гиль уже чувствовал себя значительно лучше, чем в первые дни плена. Тем не менее это предположение ничем не подтверждается.
Более того, участь раненых и обессилевших от потери крови бойцов и командиров (которых могли сутками гнать под конвоем к ближайшему сборно-пересыльному пункту или транзитному лагерю), была в основном трагичной[239]. Политика вермахта в отношении советских военнопленных, особенно на первом этапе войны, отнюдь не преследовала цель сохранения жизней советских военнослужащих. К этому стоит добавить безразличное отношение со стороны немецких тыловых органов к факторам, влиявшим на увеличение смертности среди красноармейцев (голод, холод, эпидемии, условия транспортировки и т. д.). Таким образом, у нас нет серьезных оснований считать, что подполковник Гиль попал в плен раненым.
Жизнь советских военнопленных в глазах немецких солдат и офицеров фактически ничего не стоила. Правда, были исключения. В основном они касались старшего командного состава Красной армии. Эти лица представляли интерес для вермахта, в особенности для отдела «Иностранные армии — Восток» ОКХ. В рамках этого органа работала целая группа, в чью задачу входили анализ и обобщение трофейных материалов, допросы важных военнопленных[240]. Советских командиров частей, соединений и объединений, начальников штабов разного уровня старались передавать сотрудникам отделов 1с или абвера. Именно так и поступили с Гилем.
Историк А. Даллин в 1951 г. имел возможность встретиться с одним из бывших офицеров немецкой разведки. Последний перед войной против СССР был прикреплен к 3-й танковой группе. В середине июля 1941 г. он допрашивал начальника штаба 229-й стрелковой дивизии Владимира Владимировича Гиля. Как отмечает Даллин, его собеседник описал пленного подполковника как «человека лет тридцати пяти», «представителя типичного советского мировоззрения»[241].
Подробности этого допроса нам неизвестны. По всей видимости, Гиль
