сочувствия к задуманному делу, другие из любопытства, некоторые с радостными криками, остальные молча, рассчитывая, что по ходу дела станет ясно, как вести себя дальше. (Тацит: “История”; 1; 25–27). Начальник караула так растерялся, что впустил Отона в лагерь, а там уж никто ему не оказал сопротивления, ибо те, кто не принимал участия в деле, были по одному, по двое окружены заговорщиками и, сперва повинуясь угрозам, а потом и убеждениям, последовали примеру товарищей. (Плутарх: “Гальба”; 25). С возвышения он обратился к солдатам с краткой речью и, сказав в заключении, что теперь у них у всех одна судьба, приказал открыть арсенал. Вооружившись, отряды мятежников рассыпались по городу. Вскоре конные преторианцы окружили на форуме носилки с Гальбой. В одно мгновения старый принцепс был зарублен, с ним вместе нашел свою кончину и Виний, а немного погодя был убит Пизон. Под торжествующие крики народа Отон прошествовал в сенат, где также был встречен с ликованием. Ему присвоили полномочия трибуна, звание Августа и все знаки почета, подобающие принцепсу.

Приняв власть, Отон, против общего ожидания, не предался ни утехам, ни праздности. Отказавшись от любовных похождений и скрыв на время свое распутство, он всеми силами старался укрепить императорскую власть. (Тацит: “История”; 1; 38,47,71). Он обласкал Мария Цельса, одного из самых верных сподвижников Гальбы, наградил его за верность и сделал своим полководцем. Он подтвердил права всех, кому обещали консульство Нерон и Гальба. Всем сенаторам, которые при Нероне отправились в изгнание, а при Гальбе вернулись, он возвратил имущество. Эти первые шаги ободрили самых видных граждан, сперва дрожащих от ужаса. Черни Отон доставил огромную радость, казнив Тигелина, одного из самых мрачных и распутных сподвижников Нерона. В свое время Гальба много повредил себе, сохранив ему жизнь. Но наибольшей заслугой Отона считают то, что он сумел унять и успокоить солдат, не допустил ни грабежей, ни убийств. Можно только удивляться, как этот, изнеженный и далекий от военных дел человек, сумел подчинить своей воле войска, добился от них не просто послушания, но верности и любви и заставил тех, кто шутя предал сначала Нерона, а потом и Гальбу, биться за него с величайшей доблестью и отвагой.

Одних восхищала благодатная перемена, происшедшая в Отоне, но другие видели в его поведении лишь притворство, говоря, что принцепс благоразумно скрыл свои пороки на время войны с Вителлием. То что война эта была неизбежной понимали все. (Плутарх: “Отон”; 1–4). Вителлия признали императором Германия, Галлия, Британия и Испания. На верность Отону присягнули Иллирия, Греция и все восточные провинции (Сирия, Иудея, Египет), а также Африка. (Тацит: “История”; 1; 76).

Правда, победа в этой войне больше зависела от мощи легионов, чем от богатства провинций. Вителлий имел под рукой более боеспособную армию: он опирался прежде всего на закаленные в битвах верхнегерманские легионы, в то время как Отон собрал части, расквартированные в Риме и Италии – солдаты, служившие здесь, были развращены праздностью, частыми подачками и заискиванием командиров. Но на подходе были четыре иллирийских легиона, и в их числе знаменитый четырнадцатый, отличившийся во многих битвах и имевший славу сильнейшего в римской державе. Вообще, иллирийская армия располагала огромным количеством людей и оружия, и дождись Отон ее подхода, он имел бы очень хорошие шансы на победу. Наконец, он мог рассчитывать на семь иудейских и сирийских легионов, также представлявших грозную силу. Флот был на его стороне, что позволяло бесперебойно подвозить припасы и продовольствие. Таким образом, Вителлий заинтересован был в скорейшем решительном сражении, в то время как в интересах Отона было бы затягивать войну, постепенно наращивая свои силы и отнимая у противника продовольствие. Именно так советовали поступать ему все его полководцы, но он не послушался их совета и настоял на том, чтобы было дано решительное сражение. (Тацит: “История”; 2; 11–12). Никаких видимых причин для спешки не было и считается, что император искал скорейшего завершения войны только по внутренним побуждениям. По-видимому, Отон не мог долго терпеть неопределенности положения, не мог, по изнеженности своей, переносить непривычные для него мысли об опасности и, истомленный заботами, зажмурившись, словно перед прыжком с обрыва, поторопился отдать исход всего дела на волю случая. (Плутарх: “Отон”; 9). Сам он ни в одном сражении не участвовал, оставаясь в Брикселле. В войне, которая развернулась в Северной Италии, полководцы Отона победили в трех первых незначительных сражениях, но в последней большой и беспорядочной битве при Бетриаке они были разбиты. (Светоний: “Отон”; 9).

Как всегда бывает в подобных обстоятельствах, до Отона сперва дошли только неясные и неопределенные слухи, и лишь потом появились раненые и рассказали о битве с большею достоверностью. Узнав о поражении, Отон объявил, что намерен покончить с собой. И если никого не может удивить, что друзья не давали императору отчаиваться и убеждали его не падать духом, то чувства, высказанные воинами, превзошли все ожидания. Ни один из них не бежал, ни один не переметнулся к победителям, ни один, видя отчаянное положение своего императора, не думал тем не менее о собственной безопасности, но все дружно пришли к дверям Отона и стали вызывать его, а когда он показался на пороге, с криками, с горячей мольбой ловили его руки, падали к его ногам, плакали, просили не бросать их на произвол судьбы и не выдавать неприятелю, но располагать душами их и телами до последнего дыхания. Но ничего не сломило решимости Отона. Обведя всех спокойным и светлым взглядом, он сказал, что сегодня он испытал счастье большее, чем в день приятия власти, так как убедился, что его любят как в счастье, так и в несчастье. И хотя победа противника ненадежна, и с подходом иллирийских легионов все еще может перемениться, от твердо решил прекратить гражданскую распрю и не допустит, чтобы из-за него погиб хотя бы один римлянин.

Все попытки отговорить его Отон решительно отклонил. Бывших при нем сенаторов он отпустил, а все оставшиеся деньги раздал слугам и рабам, обратившись к каждому с напутственным словом и поблагодарив за службу. (Плутарх: “Отон”; 15–17). Потом он выпил холодной воды, чтобы утолить жажду, достал два кинжала, попробовал их острие, спрятал под подушку, затворил двери и забылся глубоким сном. Только на рассвете он проснулся и тогда одним ударом поразил себя пониже левого соска. На первый же его стон сбежались люди, и на их глазах он испустил дух. (Светоний: “Отон”; 11). Горе солдат, узнавших о кончине Отона, было безмерно. В полном вооружении они провожали прах своего императора, и