«Так как у этих младогегельянцев, – замечает Маркс, – представления, мысли, понятия, вообще продукты сознания, превращенного ими в нечто самостоятельное, считаются настоящими оковами людей – совершенно так же, как у старогегельянцев они объявляются истинными скрепами человеческого общества, – то становится понятным, что младогегельянцам только против этих иллюзий сознания и надлежит вести борьбу… согласно их фантазии, отношения людей, все их действия и все их поведение, их оковы и границы являются продуктами их сознания…»[162].

В противоположность гегельянцам Маркс утверждает:

«Не сознание определяет жизнь, а жизнь определяет сознание»[163].

В отношении к языку у Маркса сопрягаются две стороны в понимании материального: «чувственно осязаемое (звуки языка)» и зависимость сознания от реального бытия людей. В этом сочетании первое подчинено второму. Сознание людей является отражением реальной жизни, но общественным сознанием оно становится при помощи чувственно воспринимаемых слов и форм языка. Значит, вопреки младогегельянцам, оно и в этом случае не выступает как чистое сознание, оторванное от всего материального. Здесь нет даже ни малейшего намека на то, что мышление невозможно без языка. Маркс всегда говорит об общественном сознании и самым тесным образом связанном с ним языке.

Выражение Маркса: «Язык так же древен, как и сознание» необходимо понимать в том смысле, что язык и сознание представляют два необходимых условия существования общества. Язык есть средство, орудие, при помощи которого люди обмениваются мыслями и добиваются взаимного понимания, без которого общественное сознание немыслимо. Общественное сознание не могло бы возникнуть без языка, поскольку опыт познания мира отдельными индивидами может превратиться в коллективный опыт только при посредстве языка.

Отстаивая свои взгляды, вербалисты опираются еще на одно высказывание К. Маркса, содержащееся в его работе «Немецкая идеология»: «Язык есть непосредственная действительность мысли». Отсюда вербалисты делают вывод: «Мышление существует только на базе слова». Но о какой действительности здесь идет речь?

Эта фраза дана у Маркса в таком контексте:

«Для философов одна из наиболее трудных задач – спуститься из мира мысли в действительный мир. Язык есть непосредственная действительность мысли. Так же, как философы обособили мышление в самостоятельную силу, так должны были они обособить и язык в некое самостоятельное, особое царство. В этом тайна философского языка, в котором мысли, в форме слов, обладают своим собственным содержанием. Задача спуститься из мира мыслей в действительный мир превращается в задачу спуститься с высот языка к жизни… Философам достаточно было свести свой язык к обыкновенному языку, от которого он абстрагирован, чтобы узнать в нем извращенный язык действительного мира и понять, что ни мысли, ни язык не образуют сами по себе особого царства, что они – только проявления действительной жизни»[164].

Для того чтобы правильно понять смысл этого высказывания Маркса, необходимо прежде всего уяснить, какой язык Маркс имеет в виду. Маркс обращает свое внимание прежде всего на язык философов. Философы, по выражению Маркса, обособили мышление в самостоятельную силу, определяющую сознание. Совершенно естественно, что и их философский язык, отражающий эти взгляды, также превратился в нечто оторванное от реальной действительности. Поэтому Маркс ставит перед философами задачу спуститься из мира мысли в действительный мир, спуститься с высот философского языка к жизни, «свести свой философский язык к обыкновенному языку, от которого он абстрагирован, чтобы узнать в нем извращенный язык действительного мира», отражающего реальную действительность.

Язык, по Марксу, – непосредственная действительность мысли, отражающей действительный мир, а не выражение мысли, определяющей человеческое сознание. Мысль, выраженная в языке, становится действительной и в другом смысле, т.е. доступной для других членов общества.

Именно в этом заключается истинный смысл приведенного высказывания о языке как о реальной действительности мысли, а не о том, что мышление возможно только на базе языка. Внеязыковые формы мышления также отражают действительность. Подтверждением того, что мышление на базе слов не является единственной формой мышления, может служить одно из высказываний Маркса:

«Даже основной элемент мышления, элемент, в котором выражается жизнь мысли – язык – чувственной природы»[165].

Таким образом, Маркс, считая язык основным элементом мышления, допускает существование и других элементов.

Вербалисты могут сказать, что их точку зрения полностью разделяет физиолог И.П. Павлов. Конечно, у него есть высказывания как бы подтверждающие их точку зрения. Так, Павлов считал понятие новой ступенью отражения, являющейся исключительной принадлежностью человека. «У собаки, – говорил он, – общего понятия нет»[166].

Однако в отличие от вербалистов Павлов признавал наличие разных типов мышления, что совершенно ясно вытекает из некоторых его высказываний:

«Вторые сигналы представляют собой отвлечения от действительности и допускают обобщение, что и составляет наше лишнее, специально человеческое мышление»[167].

Здесь слово лишнее ясно свидетельствует о том, что ученый допускает наличие каких-то других типов мышления, помимо специально человеческих.

И это так.

«Мышление обезьяны, – говорил Павлов, „ручное“, его вы видите глазами, в ее поступках, в действии»[168].

Исследователь совершенно явно признавал наличие так называемого практического мышления. Он даже допускал возможность мышления без слов:

«…в коре может иметь место группированное представление явлений внешнего мира, т.е. форма конкретного мышления, животного мышления без слов»[169].

Так что совершенно напрасно вербалисты ищут в Павлове своего союзника. Ученый понимал все эти явления более реалистично.

Другая группа лингвистов и психологов допускает возможность мышления без языка, признавая одновременно также возможность словесного мышления. Вот что пишут по этому поводу И.М. Соловьев и Ж.И. Шиф:

«Трудно согласиться с тем взглядом, который полностью отделяет мышление от прочей познавательной деятельности человека и противопоставляет его всем другим видам психической деятельности. Успехи психологической науки вынуждают подвергнуть сомнению гипотезу о полной независимости и самостоятельности интеллектуальной деятельности. Следует усомниться в том, что реализация мышления возможна лишь в строго очерченных пределах, включающих совершенно особый психический материал.

Тезис о том, что осмысленность прочих психических процессов всегда и исключительно обязана включением со стороны обособленно стоящего мыслительного аппарата, также вызывает сомнения. Мышление не только и не просто вносится в память, деятельность памяти способна приобретать характер мышления. В отношении представлений мышление рассматривается как нечто извне приходящее и упорядочивающее их течение. Не следует, однако, исключать возможность такой динамики, которая является по своему качеству мышлением. Все более накапливаются доказательства в пользу понимания мышления как своеобразного динамического процесса, который может осуществляться различным психическим материалом, происходить в любой „психической среде“, во всякой „области психики“».