Шрифт:
Закладка:
В срочном порядке был принят соответствующий закон и Министерству внутренних дел было поручено начать кампанию по изъятию у населения разрешённого оружия. Все столбы были заклеены объявлениями о необходимости добровольной сдачи короткоствола и передачи охотничьих ружей на хранение в отделения жандармерии, где для этого срочно оборудовались охраняемые помещения. И всё это на фоне слов Чехова о стене в первом акте пьесы.
Давление получилось настолько сильным, а фон из поминутных упоминаний о погибших — настолько мрачным, что разоружение граждан прошло быстро и организованно. Обычные пистолеты выкупались органами внутренних дел. Дорогие экземпляры засверливались и возвращались владельцам. У тех, кто не сдал в течение недели, изымались безвозмездно. Также конфисковывались несданные на хранение охотничьи ружья.
Матильда заполнила информационное пространство текстами о том, что само по себе наличие зарегистрированного оружия не спасает от возможной опасности, а человек, который в нужный момент сможет его достать, взвести и применить, в нём, по большому счёту, и не нуждается, от него и так все разбегутся. Основная же масса пользователей является не более, чем хранителями или носителями пистолетов для преступников, потому что отберут и на документы не посмотрят.
Понятно, что для жизни государства открытие нового завода весомее, чем смерть нескольких человек в перестрелке, но общественная реакция на завод никогда не будет настолько сильной, как на стрельбу в мирное время, уже хотя бы потому, что оказаться на месте жертвы может каждый, а новое производство вызывает в массах меньший интерес, чем очередная революция где-нибудь в Африке. Поэтому разруливание этой ситуации, невзирая на её незначительность в историческом масштабе, гораздо важнее для власти, то есть для меня лично. Вот пишу и понимаю, что звучит цинично, но от этого никуда не деться. Внешние проявления в глазах подданных ценятся значительно больше глубинных смыслов.
22
А в середине июня я вдруг узнал, что стану папой. Да, президенты тоже трахаются и можно было бы добавить разных шуток, но у нас с Ириной это достаточно больной вопрос. Я бы сказал, что особенно у меня, но это — как раз тот случай, когда боль не делится. Дело в том, что несколько лет назад, когда мы ещё не были женаты, мы отказались от беременности а потом я осознал, что это ошибка, которую, во-первых, невозможно исправить, а во-вторых, её тяжесть увеличивается с годами. То есть ты видишь чьё-то дитя в коляске и понимаешь, что твоё сейчас могло бы катиться впереди тебя, чей-то ребёнок вопит в магазине, а ты думаешь, что своему уж точно не позволил бы. У девочки по руке стекает мороженое, а ты думаешь, как вытирал бы его сейчас своей дочери. Я считал, что виноват в этом в первую очередь я, потому что вообще допустил такую мысль и поэтому так тяжело переносил её тягу к чужим детям. Мы никогда это не обсуждали, наверное, чтобы не делать друг другу больно, поэтому я могу только догадываться о чувствах Ирины, но когда она мне сказала, что беременна, я почему-то сразу крикнул: «Не вздумай!» и вцепился руками в её плечи.
— Что именно мне не вздумать?
— Ир, я… я просто подумал… Прости, я не так, наверное, должен был отреагировать, но я… я счастлив, — и подхватил её на руки.
— Поставь, дебил! Тебе же нельзя ещё, наверное! Ты хочешь, чтобы я в такой день овдовела?
— Зато умру счастливым! — я сел на диван, не выпуская любимую женщину.
— А я думаю, не слишком ли я стара для такого. Ребёнок вырастет и сразу получит престарелых родителей.
— Перестань, пожалуйста, я надеюсь, что лет по двадцать мы ещё протянем, а в этом возрасте детям как раз хочется самостоятельности, поэтому все будут довольны, — говорил я, покрывая её поцелуями, — и давай лучше спросим об этом у самого ребёнка, когда он вырастет.
— А чё это сразу «он»? Вдруг это будет девочка?
— Счастье моё, ты только что сказала самое главное: «Будет»! — и я сжал её в объятиях.
Мы решили месяц-другой никому не говорить. Почему? Не знаю, подумали, что так будет правильно. В конце концов, кто тут может оспорить решение правящей четы? И пока мы не говорили, Егорыч уведомил нас, что традиционная летняя поездка в Оливию в этом году снова может перерасти в отдых в президентском номере, если мы не будем возражать. Владельцы пансионата передали в Администрацию для нас с Ириной пожизненное приглашение посещать их ежегодно в заранее согласованные даты за счёт заведения. Мы посовещались и решили не возражать.
Вероятно, Вася проникся тем, что, если нам с Ириной удаётся на празднике что-то поймать, это здорово облегчает задачу его службе. Иначе объяснить, почему мы с ней вытащили по пиленгасу там, где все ловят в лучшем случае бычков, я не могу. Хорошо хоть рыба была не мороженой. А нет, ещё кто-то поймал нечто подобное. Наверное, его аквалангисты взяли рыбы про запас и, чтобы не выбрасывать, развешивали оставшуюся на свободные крючки.
По окончании мероприятия я сказал в микрофон, что мы честно хотели заехать на центральный рынок, но нас проклянут за перекрытый в праздник город, поэтому заглянем как-нибудь в будний день и без предупреждения. Горожанам и отдыхающим наши планы, конечно же пофигу, но так они видят, что царь-батюшка о народе печётся и могут делать вид, что верят. А я просто очень хотел поскорее увидеть Ирину в её любимом море.
— Я думаю, через год нам же ничто не помешает приехать сюда снова? — спросила беременная от меня жена президента.
Иногда это новое состояние вызывало у неё приступы страха. Мне, конечно, нельзя было показывать ей, что я тоже боюсь и как бы не больше, чем она, поэтому в ответ на такие слова я просто посильнее её обнимал.
— Ну что ты, Счастье. Этот номер наш на целую неделю в году совершенно бесплатно. Разве я смогу упустить такую возможность? Этот номер не пройдёт.
— Ты отлично понимаешь, о чём я.
— Нет, девочка моя, не понимаю и не хочу понимать. А ты креветок хочешь? — Не дразнись. У этого пансионата единственный недостаток — невозможность есть нормальную пищу, здесь всё какое-то президентское по их представлениям. Нет, вкусно, конечно, но слишком изысканно. Картошки жареной хочу с солёным огурчиком и креветок, конечно же. Но тут креветки даже царям неподвластны.
— То ж царям,
