Франк погладил ее по щеке.

— Что-нибудь еще?

Как бы ей хотелось спросить Франка о кольце с рубином, презервативах в его портфеле или связке ключей в ящике письменного стола. Но пока она сомневается в его честности, о звонке ничего не расскажет. Хелен помотала головой.

— Ладно, малышка, я пойду прогуляюсь с псом. — Он поцеловал Хелен в лоб.

— Спасибо.

— Пес, ко мне! Сейчас я тебя покормлю, а потом пойдем гонять злых кошек.

Дасти спрыгнул на пол и последовал за Франком. Джек-рассел-терьер был ее собакой. Наверное, по этой причине Франк никогда не называл его «Дасти», а просто «пес». Но Хелен радовалась, что иногда он брал Дасти с собой на поводке, когда вечером прогуливался в сосновом лесу, чтобы в тишине выкурить сигару.

Когда оба наконец-то ушли из гостиной, Хелен достала из-под подушки выписку с кредитной карты. Края были влажные и рваные: Дасти все-таки дотянулся до бумаг.

Она бегло просмотрела месяцы январь, февраль. И в марте нашла. Шестого марта Франк купил что-то за 469 евро. Внутри у Хелен все похолодело. В строке «описание» стояло: «Ювелир Брайншмид». Она никогда не слышала об этом магазине. Вдруг Хелен почувствовала себя бесконечно одинокой. Она уже видела, как ювелир Брайншмид вставляет рубин в кольцо и делает гравировку на внутренней стороне.

«Анне — от Франка».

Но почему ее муж должен дарить совершенно незнакомой невзрачной серой мыши дорогое украшение с именной надписью?

Потому что он ее любит, дурочка!

12

Сабина сидела у Моники в квартире. Керстин, Конни и Фиона были в гостях у подружки на нижнем этаже. На столе в гостиной лежал вечерний выпуск «Зюддойче цайтунг» с фотографией мюнхенского собора. Рядом — «вальтер» Сабины.

Глаза у Моники покраснели и опухли.

— Откуда ты знаешь, что это был не отец?

— Мони, я тебя умоляю! — Сабина резко поднялась и пересекла комнату. — Папа и мухи не обидит.

— Это говорит его любимая дочь! Он ненавидел маму. И не раз угрожал свернуть ей шею.

— Она ушла от отца со скандалом, забрала детей, запретила ему видеться с нами и ободрала его как липку, — перечисляла Сабина, загибая пальцы. — Кто не сболтнет такое в сердцах?

— И сдержит обещание!

— Но не десять же лет спустя!

— Он ей изменил! — выкрикнула Моника.

Пожалуйста, не надо! Сабина не хотела снова об этом говорить. Инстинктивно потянулась к золотому медальону в форме сердечка, который висел на цепочке у нее на шее. Она не могла себе представить, чтобы отец когда-либо изменил маме. И снова стало ясно, как сильно она привязана к нему — несмотря на развод и спор о праве родительской опеки.

Зазвонил сотовый.

— Извини. — Сабина схватила телефон. Номер Габриеля. Она быстро с ним поговорила. Тот уже прибыл в ЛКА на Майлингерштрассе и сопровождал ее отца на допросы. От Габриеля она узнала, что какой-то высокий мужчина с лысиной и голландским акцентом тоже коротко переговорил с отцом. Причем коротко — это сильно преувеличено. Он задал ему всего три вопроса и потребовал краткие точные ответы. Затем ушел. Сабина задавалась вопросом: Снейдер просто сумасшедший или гений?

Только она закончила разговор, как телефон зазвонил снова. На дисплее отобразился номер Эрика. Наконец-то! Она побежала на кухню и закрыла за собой дверь.

— Привет, Бина, ты звонила несколько раз, — сказал он с привычной хрипотцой, которая была у него уже в подростковом возрасте. Но все равно у Сабины каждый раз бегали по коже мурашки, когда она слышала его голос.

Она рассказала о смерти матери и о том, что ее отца допрашивали. Эрик был в шоке и выразил ей свои соболезнования. Он знал ее родителей еще в ту пору, когда они все вместе жили в Кельне. Эрик первым заметил, что это неравная пара — динамичная и всегда модно одетая мама и отец-интроверт, влюбленный в свои ретро-поезда. Потом Сабина рассказала о коллеге из БКА, который приехал в Мюнхен и строит здесь из себя важную птицу.

— Типа зовут Мартен Снейдер.

— Мартен С. Снейдер, — поправил ее Эрик наигранно надменным тоном. — Его здесь все знают. Он из Роттердама и курит марихуану.

— В настоящий момент он дымит в нашем участке. Не представляю, что это сойдет ему с рук.

— Снейдер особый случай, — усмехнулся Эрик. — В двадцать три года он с отличием окончил университет, пятнадцать лет практики в отделе аналитики правонарушений, потом прошел отбор в ОКА и пятилетнее обучение на психолога-криминалиста, полицейского аналитика.

ОКА называли отделение Оперативного криминалистического анализа.

— И поэтому ему можно курить травку?

— Возможно, именно поэтому он и составляет лучшие психологические портреты преступников. Якобы он выращивает все у себя в квартире. Утверждает, что травка стимулирует мозговую деятельность и расширяет сознание.

— О, как чудесно! И его руководители ему это позволяют?

— Директор БКА ненавидит его из-за этого. Но не может себе позволить потерять единственного сотрудника, специализирующегося на случаях вымогательства и похищения людей, который к тому же получил образование в области судебной медицины и психологии. Кроме того, у Снейдера лучшие связи в Европоле в Гааге…

— …и к тому же надменный говнюк! — добавила Сабина.

— Я знаю. Но он настоящий профессионал. Остерегайся его.

— Напугал ежа… — ответила она, не особенно впечатлившись.

Эрик засмеялся:

— Обожаю, когда ты так говоришь.

— Я знаю. — Во время учебы в Кельне Эрик всегда смеялся над этой присказкой. Но пора поговорить с ним серьезно. — Снейдер знает, что я отправила запрос в «Дедал». Он заблокировал мой IP-адрес и твой код доступа.

Эрик молчал.

— Но не думаю, что он устроит тебе из-за этого неприятности.

— Поэтому я и перезвонил, — сказал Эрик. — Вообще-то мне нельзя говорить с тобой о случаях, которые выявил твой запрос, потому что они должны храниться в тайне.

— Случаях? Что ты выяснил? — поторопила она.

— Прежде чем мой пароль заблокировали, я получил результаты по твоему запросу. За последние полтора месяца было два похожих убийства. Спустя сорок восемь часов после похищения, в жестяной ванне, подвешенной к балке для колокола в лейпцигском соборе, была сожжена женщина, другая — прикована цепями в подвале кельнского собора и растерзана двумя питбулями.

У Сабины перед глазами предстала ужасная картина. К тому же она знала кельнский собор. Мрачная темная церковь с башнями, напоминающими костный остов.

— В Лейпциге бывшая учительница на пенсии. В Кельне — женщина средних лет, других деталей у меня нет. Бина… что?

— Ничего, спасибо. — Она положила трубку. Ее мама раньше преподавала в Кельне —