и в тюрьме посидеть, и инсульт схлопотать – причем такой инсульт, что парализовало всю правую половину тела. Ему скоро возвращаться домой, а его документы потеряли где-то в психушке, к тому же дома у него только приемная дочь, которая его в эту психушку и определила, и которая всё пытается выжить его прочь из того разваливающегося деревянного дома, в котором они живут в своем богом забытом поселке Ванино. Взвоешь тут!

Однако, и у него есть доброта и чувство юмора. Слышали бы вы, как он по утрам разговаривает с лежачим Анатолием, который на днях чуть не помер! Он ему и анекдоты на татарском языке рассказывает, и песню "У неё глаза – два брильянта в три карата" поет, и стихи Высоцкого читает… Ты, говорит, неблагодарный мерзавец. Тебя, говорит, жена и дочка любят, обхаживают, а ты лежишь и смотришь на всех так, словно убить кого-нибудь хочешь… Ты хоть помнишь, сколько тебе лет? Не помнишь? Тебе восемнадцать! (на самом деле Анатолию 61 год) Восемнадцать, понял? А у тебя, говорит, лицо такое, словно ты заместителем директора уже лет сорок работаешь, и уже почти превратился в памятник… Да что там лицо! У тебя сейчас рыло, а не лицо – так ты его кривишь! На вот, говорит, веревочку, судя по выражению этого самого рыла, она тебе явно пригодится, – и, указывая глазами на потолок, подает Анатолию длинный кусок бинта…

А Анатолий лежит и всё это слушает. И не ясно, то ли он понимает хоть что-то внутри своей головы, то ли не понимает совсем ничего. Иногда он отвечает, но почти всегда неразборчиво. Впрочем, хорошо хоть, что с тех пор, как ему сняли катетер, он вообще говорить начал. В деле восстановления после инсульта, насколько я понял, постоянные тренировки очень важны: чем более напрягаешь неработающую часть мозга, тем скорее она оживится вновь.

Анатолий, впрочем, важности тренировок не осознает, большей частью просто лежит, глядя в потолок, и сильно гневается на дочь, которая изо всех сил пытается его расшевелить. Да что там – он даже есть отказывается! А с тех пор, как ему убрали кормящий катетер, есть ему приходится самому. Ну, в смысле, самому приходится жевать и глотать – всё остальное делают родственники, медсестры и Валентиныч, который, впрочем от этой миссии уже отказался. Потому что кормление Анатолия – это с некоторых пор отдельный подвиг. Рта Анатолий упрямо не открывает, таблетки выплёвывает (говорит – отрава), рыло воротит. Раньше, когда он ещё мало что понимал, он хотя бы слушался. А теперь – сопротивляется.

Один раз Валентиныч уже не выдержал, просунул ему ложку с лекарствами прямо между стиснутых зубов – так Анатолий потом так и сказал: "Сука ты, иди отсюда", что в его состоянии – целая речь с прологом и перерывом на банкет. Прогресс налицо! Наверное, если бы Валентиныч и дальше продолжал мучить пациента, Анатолий такими темпами уже через неделю бегал бы по потолку и читал наизусть стихи Пастернака в подлиннике. Но Валентиныч, увы, не любит, когда его обзывают "сукой", и потому дальнейшие опыты он переложил на хрупкие плечи санитарок.

Сегодня, к примеру, санитарка Люба сотворила невозможное. Где хитростью, а где ласковыми уговорами она скормила Анатолию нечеловеческих размеров порцию – пол-тарелки каши! Ты же, говорит, мужчина? Мужчины много едят, чтобы быть сильными. Вот ты, я смотрю, к своему соседу руки тянешь – так что поешь каши, и тогда ты станешь сильным и всех их поубиваешь. Поэтому давай ещё четыре ложки, и я от тебя отстану…

Фигу, конечно, с маслом – после этих четырех еле втиснутых в Анатолия ложек она его ещё минут двадцать мучила – при этом так его заговорила, что он и думать забыл про обещанные четыре ложки. Анатолий зевает, а она ему – оп! – ложку каши в разинутый рот. Анатолий начинает, было, возмущаться, а она ему в открытый рот – оп! – ещё каши! Так и скормила страдальцу пол-тарелки. Чудо настоящее!

Я уже Николаю-татуированному так и говорю: дескать, смотри, за каждым из вас тут своя женщина ухаживает. Анатолия санитарка Люба кормит к Николаю-татуированному санитарка из соседнего корпуса ходит – бойкая такая женщина лет шестидесяти – стирает ему футболки и разговаривает с ним… К одному Леониду Валентиновичу никто не ходит, один я традиционно не при делах!

Я уж молчу про того Николая – четвертого и последнего обитателя палаты – который на рабовладельца похож. Всего второй день в больнице, а женщины из соседних палат ему уже, смущаясь, яблоки носят и, проходя мимо нашей двери, на него поглядывают…

А ведь чуваку 68 лет! А тем женщинам лет по 40! Правда, выглядит мужик для своего возраста очень хорошо: высокий, подтянутый (пусть и с небольшим пузом), с ухоженной бородкой, видный такой, важный… Нечто среднее между директором завода и штангистом-миллионером. Это потому, что в прошлом он профессиональный спортсмен – это он нам сказал, когда шел бой за телевизор. Он ведь включил канал "Спорт", и давай по этому каналу женский теннис смотреть. И футбол. И волейбол…

И Николая-сидельца это в конце концов взбесило. Ты, он говорит Николаю-спортсмену, зачем эту дрянь включил? Её же, говорит, кроме тебя всё равно никто не смотрит и не слушает…

И давай Николая-спортсмена яростно ругать, обильно матерясь и призывая себе в помощь все возможные аргументы в пользу оболванивающей роли современного телевидения. Спортсмен его послушал-послушал, и кротко так говорит: "Так я же его смотрю"…

Татуированный Николай на него с новыми силами, с новой яростью… Ты, говорит, вообще какой-то дурак юродивый! Я думаю: ну всё, сейчас будет битва… А спортсмен просто сказал "Ну, ладно", встал, выключил телевизор и лёг на койку обратно, газеты читать.

Эффект получился примерно такой, какой бывал, если кто помнит, когда демон-бычок из "Квэйка" порой в ярости прыгал, промахивался и улетал в пропасть с нулевым КПД. Своего рода духовное айкидо получилось: Николаю-сидельцу уже и сказать было нечего, оставалось только разочарованно крякнуть и отвернуться к стенке.

Одним словом, у спортсмена уровень тестостерона оказался не тот. А может, характер изменился. Лежачий Анатолий, вон, к примеру, как говорят его родственники, до инсульта был живым и веселым человеком, а сейчас превратился в такую злобную тварь, что оторопь берет – плюется, вредничает, обзывается, на дочку здоровой рукой замахивается и смотрит на мир так сурово, что лежащий на соседней кровати татуированный Николай постоянно сетует, что ему, де, под этим взглядом жутко делается.

Доктор нам уже