Шрифт:
Закладка:
Минутная стрелка тяжело продвинулась ещё на деление вперёд. Часы снова начали раскачиваться. Евгения отстранёно отметила, что уже не скользит. Тело стало легче пёрышка — конечно, привычные законы физики действовать на него уже не могли.
Вокруг раздался звон. Две минуты. Всего лишь две чёртовых минуты. А потом — что? Бескрайняя тьма? Или что-то в тысячу раз худшее? Размышлять бессмысленно. Женя опустила руки.
Тук. Тук. Тук.
Она уже однажды слышала этот звук. Кажется, тогда, когда машину занесло. Маятник раскачивался из стороны в сторону, предвещая скорый конец.
Тук. Тук. Тук.
Эй.
Голос из ниоткуда прозвучал так близко, что Женя вздрогнула и подняла голову. Там, на самом верху, что-то тихонько сияло — маленькая звезда, невиданным образом оказавшаяся в этой пустоте.
Эй!
Знакомые до боли под рёбрами голоса заполоняли всю бескрайность текущего бытия. Блеск в вышине становился всё ярче и теплее, контрастируя с прочей серостью; циферблат вдруг притих и тихо щёлкнул. Стрелки замерли.
Одна минута.
Одна минута!
Серый пейзаж вдруг потускнел, замолк и пошёл рябью. Фигуры отпрянули в стороны, словно обожглись о нечто, чего невозможно было увидеть глазами. Зашипели, как попавшие лапами в воду кошки, и забормотали путанные заклятия на древнем, страшном наречии, которое Женя не понимала — или, скорее, отказывалась понимать. Она не видела ничего больше — только звезду. Чистое, первородное сияние — оно становилось ближе и ближе.
Часы качнулись и начали рушиться. Только сейчас Женя заметила, что она больше не стояла, а висела в воздухе, словно этот свет притягивал её, убаюкивал в своих нежных объятиях и дарил покой — но не тот покой, который присущ мёртвым, а живительное спокойствие путника, что прилёг отдохнуть после долгой дороги домой.
И всегда будем мы — четверо.
И всегда будем едины в своих помыслах и желаниях.
И будем мы в мире — кораблями, а он — нашим компасом и путеводной звездой.
И будет так всегда. Будут истлевать тела наши, но не души.
И смерти больше не будет.
Женя закрыла глаза и ощутила себя младенцем на руках матери. Голоса пели для неё, убаюкивали и заглушали громкий треск падающих вниз часов, стрелка на которых так и осталась намертво прикована к своему месту.
«У тебя есть одна минута. Беги назад. Найди ответы…»
Пространство на миг стало абсолютно белым, а затем растворилось в темноте.
* * *
Она открыла глаза и обнаружила, что лежит на траве. Небо по-утреннему розовело. На нём не осталось никаких следов бушевавшей всю ночь грозы.
Девушка сонно похлопала глазами и вдруг вскочила на ноги; её тут же повело в сторону, и она упала на четвереньки, пытаясь преодолеть мерзкое склизкое ощущение в области солнечного сплетения. Глубоко вдохнула и выдохнула, усаживаясь на колени, а затем в ужасе прикрыла рот ладонями.
События проносились перед глазами как кинолента. Кирилл, его странные слова, спящая Соня и… нож. Руки, сомкнувшиеся на шее. Кровь на измятой траве.
Девушка обернулась. На земле не было ни единого следа.
Она сошла с ума? Или это просто плохой сон, и сейчас она проснётся в своей кровати, как будто ничего не было?
Дом! Нужно было срочно вернуться домой, увидеть родных, встретить подруг и Алексея. Женю снова скрутило, когда она вспомнила, как он кричал раненым животным, склонившись над её лицом.
Нет, это никак не могло быть правдой. Но что-то было не так. Чего-то не доставало — маленького кусочка мозаики, который расставил бы всё на свои места. Однако лес был тих и спокоен, а на одежде не осталось ни единого пятнышка. Не было и телефона — вероятно, Женя выронила его по дороге.
Но эта трава… Девушка посмотрела на свои ладони, а затем побледнела. Трава была влажной, однако они были совершенно сухими. Как и обувь, как и чёртовы штаны и футболка, в которых она провалялась тут, по меньшей мере, несколько часов.
Женя приникла к земле и принялась яростно растирать её ладонями, в надежде ощутить хоть что-то, но чувствовала лишь слабое трение. Влага не оседала на пальцах. Она бросилась к дереву и принялась изо всех сил колотить его кулаками. Ствол не покачнулся, а костяшки не стёрлись ни на йоту.
Женя отшатнулась и упала, не чувствуя в коленях никакого напряжения. Страшная мысль осенила её.
Всё было. Был ливень, был Кирилл, была кровь и напуганные друзья, сгрудившиеся над телом.
А вот её уже не было.
Глава 12. Возвращение к истокам
Понимаешь, жизнь не течёт по прямой. Она — как расходящиеся по воде круги. На каждом круге повторяются старые истории, чуть изменившись, но никто этого не замечает. Никто не узнаёт их. Принято думать, что время, в котором ты, — новенькое, с иголочки, только что вытканное. А в природе всегда повторяется один и тот же узор. Их на самом деле совсем не много, этих узоров.
— Мириам Петросян, «Дом, в котором…»
Дом был тих и спокоен. Любовь Аркадьевна творила на кухне, нараспашку раскрыв окно, чтобы не задохнуться в дыму; Пётр Константинович читал газету, потягивая кошмарно сладкий кофе. Им не нужно было никуда торопиться, у них не было причин ни о ком беспокоиться. В конце концов, детей у них не было.
На всех фотографиях, каскадом украшавших стены тут и там, были только они. Вдвоём или с ближайшими родственниками. Обычные снимки, ничего примечательного. Но казалось, что в них слишком много воздуха. Слишком много пустого места. Словно за ночь неведомая сила стёрла подчистую что-то очень важное, но что именно? Вспомнить уже было невозможно. Да никто и не вспоминал.
Любовь Аркадьевна поставила на стол огромную тарелку с горячими пирожками и тяжело вздохнула. С самого пробуждения её мучало давление и странное ощущение какой-то пропажи. Перерыв все шкафы и тумбочки и убедившись, что всё на месте, она успокоилась, но в груди всё равно что-то сдавленно покалывало.
— Сворачивай макулатуру свою, — женщина деловито подбоченилась. — Ешь, пока горячие.
* * *
Агата проснулась в собственной кровати, ощущая себя так, словно она заново родилась. Во дворе пели птицы. Единственное, что беспокоило девушку — головная боль. Совсем небольшая, но весьма противная, как будто бы кто-то долго и упорно пытался забить ей в центр лба гвоздь. Агата выскользнула на кухню в поисках обезболивающего, шлёпая ступнями по полу.
Точно так же ощущали себя Есения и Соня, покинувшие царство Морфея чуть позже. Но мигрени
