статья фон Моло перепечатывается и ходит по рукам, Томас Манн отреагировал открытым письмом ее автору. Оно было вежливой, но решительной отповедью всем тем, кто жаждал срочно вызвать писателя на родину в качестве целителя и психотерапевта. По звонку собрать чемоданы и распрощаться с Америкой он не намеревался, что, однако, не означало полный разрыв с побежденной Германией. «Когда я там окажусь, – писал он фон Моло, – мне кажется, что страх и отчуждение, эти результаты всего лишь двенадцати лет, не устоят против той притягательной силы, на стороне которой более долгие, тысячелетние воспоминания»[211].

Открытое письмо Вальтеру фон Моло Томас Манн 17 сентября 1945 года отправил в Отдел военной информации и нью-йоркский еженедельник «Ауфбау». Почти одновременно он получил свежую статью из газеты «Мюнхенер Цайтунг». Ее автор Франк Тис в язвительной форме ставил ему в упрек его эмигрантское благополучие[212]. Статьи и письма схожего содержания не заставили долго себя ждать[213]. В западных оккупационных зонах борьба за Томаса Манна вылилась в острую полемику вокруг его статуса эмигранта.

Бехер, искушенный в работе со знаменитостями, сделал следующий ход. Уже в июне 1945 он вернулся в Берлин, где занял пост президента «Союза культуры за демократическое обновление Германии». 8 ноября в письме Генриху Манну он анонсировал переиздание романа «Верноподданный» и публикацию нескольких глав из книги «Обзор века».

Но это, – писал далее Бехер, – для нас только слабое утешение. Главным было, чтобы Вы, дорогой, уважаемый господин Генрих Манн, появились лично. Вы нужны нам. Немецкий народ нуждается в Вас. Пусть малоутешительный обмен письмами между Моло, Франком Тисом и Вашим братом не помешает Вам вернуться в Германию. Манера, в которой г-н Моло и г-н Тис обращались к Вашему брату, мне, мягко говоря, не показалась удачной, но дело так повернулось, что я уже не хотел вмешиваться, хотя изначально собирался это сделать. Из-за этих же щекотливых обстоятельств нам стало невозможно обратиться к Вам публично. Поэтому я пишу Вам приватно и от имени всех наших друзей прошу Вас: приезжайте, Вас здесь ждут[214].

Ход Бехера был, как всегда, профессиональным. В отличие от Вальтера фон Моло, который призывал Томаса Манна вернуться на родину и стать ее целителем, Бехер не возлагал на Генриха Манна заранее каких-либо функций и обязательств. Краткая и почетная формулировка «немецкий народ нуждается в Вас» красноречиво говорила сама за себя. Одновременно в письме Бехера содержался и косвенный сигнал другому брату, бывшему для Советского Союза гораздо более важной фигурой, чем Генрих Манн.

Томас Манн не ревновал брата к немецкому народу, «…для меня, – писал он в частном письме в начале февраля 1946 года, – было истинным облегчением, когда до него наконец-то дошел зов из Германии, конечно, из русской зоны: Бехер написал ему и доложил, что все его ждут. Да, время пришло. Он вряд ли поедет; его, Бог весть, не осудят за это. Но послать за ним было порядочно»[215].

К концу 1945 года Советский Союз напомнил о себе самым любезным образом. В «Интернациональной литературе» по случаю юбилея Томаса Манна появилась большая статья Дьёрдя Лукача. «Социологический и психологический анализ моей жизни, очень позитивно, – комментировал писатель, явно тронутый таким вниманием, – ничуть не только в историческом ключе, с указанием на важность для будущего Германии <…>. Удивительная работа, из которой, видимо, по советским причинам, исключен “Иосиф”. И все-таки это, пожалуй, самое значительное, что было обо мне написано. Почти потрясающе»[216]. В этом комментарии Томас Манн употребил прилагательное «советский», что делал крайне редко. Очевидно, что он имел в виду государственный атеизм в СССР, из-за которого, как он полагал, его роман на библейский сюжет не был упомянут в работе Лукача. 7 декабря, через неделю после прочтения статьи о себе, он выступал с лекцией о Достоевском в университете Лос-Анджелеса. На ней присутствовали представители генерального консульства СССР, что Томас Манн не преминул отметить[217].

На востоке Германии в отношении братьев Манн привели в действие тонкую и деликатную стратегию. На западе продолжала кипеть дискуссия вокруг Томаса Манна и якобы его эмигрантской отстраненности. 30 декабря 1945 года по заказу Би-Би-Си он записал на пленку очередное обращение к немецким слушателям, в котором в очередной раз и более резко, чем раньше, отвечал своим страждущим соотечественникам:

Бросить под ноги Америке, которой я как-никак присягал на верность, ее citizenship <…> и мчаться в опустошенную Германию – зачем? Чтобы самому подвергнуться опустошению; я хочу сказать, чтобы сначала насладиться триумфальным прибытием в качестве того, кто был прав (что не является приятной ролью), затем разыграть из себя знаменосца еще совершенно загадочного для меня новогерманского духовного движения <…>, с энтузиазмом втиснуться между жерновами политики, а вскоре после этого сломленным и измученным, в подозрении у всех, у немцев и у оккупационных властей, со словами всех дураков на устах: «Я же хотел как лучше!» найти прискорбный дурацкий конец. Какое коварство, какая тайная страсть к губительству скрываются за этим любезным предложением, мне непостижимо[218].

Советская сторона, как выяснится впоследствии, со всей серьезностью приняла к сведению это выступление писателя.

Бехер утверждал, что изначально не хотел вмешиваться в дело с перепиской между фон Моло, Тисом и Томасом Манном, но в начале 1946 года все же вмешался. Поводом стала еще одна публикация против Томаса Манна, которую Бехер получил из Дортмунда. Ее автор по фамилии Грубе ссылался на уже известную статью Франка Тиса в «Мюнхенер Цайтунг». Пространным письмом к автору «первоисточника» Бехер парировал очередной наскок на Томаса Манна. С отменной вежливостью он указал Франку Тису на предвзятую позицию, которую тот занял в отношении эмигрантов вообще и Манна в частности, и опроверг его доводы. Бехер писал:

Пусть то или иное в радиопосланиях Томаса Манна было чуждым и непонятным, и мне тон, в котором Томас Манн обращался к немецкому народу, кажется малоубедительным; пусть его отказ вернуться на родину вызывает и у меня недоумение и неприятие – в памяти навсегда должно остаться то, что для тысяч и тысяч людей в мире имя Томаса Манна значило и все еще значит веру в Германию и надежду на нее в самое черное время ее истории. Я считаю особенно прискорбным, что в последнем своем высказывании о Томасе Манне Вы делаете ему особенно необоснованный упрек <…>, упрек во враждебности ко всему немецкому. Все творчество Томаса Манна с такой убедительной пронзительностью обращается против этих упреков, и даже там, где Томас Манн, может