Он не мог лгать этой женщине, подарившей ему любовь, но и сказать всё начистоту тоже не осмеливался. Это погубило бы и его самого, и Тихона, и привело бы бог весть к чему, может, и к войне Льва со Шварном и Войшелгом. Тогда пострадают все: и русины, и литвины, и Альдона тоже. Ради блага иногда приходится быть не до конца искренним.

— Если бы я задумал что-нибудь худое, разве посмел бы… Посмел бы… — не докончил он.

Альдона резко оборвала его:

— Хорошо, я поверю тебе. Но отныне это неважно. Отвези меня на берег и уходи. Больше не хочу тебя видеть. И если узнаю, что таишь ты в душе лихое, что зло князю Войшелгу или князю Шварну хочешь сотворить, берегись! Отыщу я тебя, и тогда не будет тебе пощады!

Слова молодой женщины долго ещё звенели у Варлаама в ушах. Он молча и яростно грёб вёслами, челн быстро скользил по успокоенной, ровной глади Гальве. Было совсем безветренно, исчезли прежние их спутники — маленькие волны, и на душе у Варлаама стало тоскливо, уныло, противно.

Нарушив наконец молчание, он сказал:

— А глупо всё это, Альдона. Вот так, в камышах, тайком. Или как иные — всю жизнь лазят по подворотням, прячутся по углам, целуются в тёмных переулках. Любовь, пусть и телесная, иною должна быть — открытой, прямой, безоглядчивой.

Княгиня ничего не ответила, а только посмотрела на него с грустной задумчивостью в светлых глазах. Варлаам помог ей сойти на берег, сухо попрощался и поспешил к своему обозу. В душе у него царил беспорядочный хаос мыслей и переживаний. Всё представлялось ему теперь тёмным, как летняя ночь, неожиданно нависшая над головой густой грозовой тучей. Он вдруг ощутил, как в лицо ему ударили косые холодные капли дождя.

Ночь языческого праздника заканчивалась. Разразился частый в этих местах ливень, а за озером, на востоке, лениво вставал хмурый рассвет.

17.

Тихона Варлаам отыскал в возке. Обнимая двух молоденьких литвинок, любвеобильный отрок безмятежно подрёмывал, уронив голову на мягкое сено. По всему видно, ночь он провёл бурную. В ногах его валялся опорожнённый жбан из-под ола, здесь же были небрежно брошены сафьяновые сапоги и свита. Велев девушкам уходить, Варлаам с трудом растолкал хмельного товарища.

— Вставай! Кончилось веселье давешнее, — строго изрёк он. — Дела надо спроворить, и домой. Много здесь Шварновых людей отирается, могут признать, тогда не поздоровится нам. Войшелг на расправу скор.

— Чего ж деять будем? — зевая, лениво спросил Тихон. — Вот я, право слово, никак не уразумею, чё мы тут торчим, средь язычников ентих?

— Надо встретить князя Скирмонта, перетолковать с ним. А потом сразу отъедем, — хмуря чело, коротко пояснил Варлаам.

…Красный шатёр князя Скирмонта друзья отыскали без труда. Он был выше большинства других и горделиво раскинулся на краю лагеря, на пригорке по соседству с густой дубовой рощицей. Варлаам представился купцом, привезшим князю сукно из Дрогичина на свиту. Вскоре они с Тихоном уже стояли перед восседающим на кошмах Скирмонтом. Князь, светлолицый, с белыми, как лён, волосами и вислыми усами такого же цвета, в лёгкой голубой накидке, надетой поверх белой рубахи с золотистым узорочьем, с удивлением и любопытством рассматривал молодцев, которые, отвесив ему низкие почтительные поклоны, скромно застыли возле входа.

— Кто вы такие? — разведя руками, спросил их на ломаном русском Скирмонт. — Не знаю вас, не помню.

Говоря, он, как многие литвины, сильно растягивал гласные.

Варлаам, заранее уже продумавший о том, что сказать, быстро нашёлся:

— Нас послал к тебе из Перемышля князь Лев, сын Даниила.

— О, князь Даниил! — воскликнул Скирмонт. — Он был мой друг. И мой враг.

Литвин неожиданно рассмеялся.

— Наш князь видит со скорбью, как много лиха творит ныне в литовских землях сын князя Миндовга, Войшелг. Он вверг вашу землю в долгие войны, в гибельный пожар междоусобий. И князь Лев хочет помочь тебе, князь Скирмонт, восстановить в Литве прочную и крепкую власть. Кому, как не тебе, править в литовских землях. Знает князь Лев, что ты храбр, смел и умён. Также ведомо ему, что многие нобили готовы поддержать тебя.

Красноречивым жестом руки Скирмонт остановил речь Варлаама.

— Князь Лев поможет мне, а я помогу ему? Так? Он хочет отнять у своего брата город Галич? — хитровато сощурив свои светлые рысьи глаза, спросил он.

— Преклоняюсь перед твоей мудростью, княже. — Варлаам наклонил голову. — Князь Лев поможет тебе договориться с немцами, а потом, объединив силы Галича и Литвы, мы вместе разобьём татар.

— Предложение вашего князя очень заманчиво. Но я должен посоветоваться… — Скирмонт задумался. — Приходите ночью, как только стемнеет. Будем говорить.

Снова последовал короткий взмах руки, и отроки поспешили к выходу из шатра.

— А я и не ведал, что к ентому князьку нас Лев послал, — говорил Тихон, когда они, обогнув лагерь, пробирались к своему возку.

— Ты уж, друже, никому о нашем со Скирмонтом разговоре не сказывай, — тихим голосом ответил ему Варлаам. — А то знаю я тебя. Какой девке сболтнёшь, и пойдёт молва.

— Обижаешь. Что я, право слово, совсем дурак, что ль! — воскликнул в сердцах Тихон.

— Тише ты! — цыкнул на него товарищ. — Убраться б нам отсюда заутре.

Он опасливо огляделся по сторонам.

В лагере вроде было спокойно. Кто-то ещё продолжал отмечать праздник Лиго и шумно веселился, кто-то отсыпался после бурной ночи, у шатров князей и нобилей неторопливо разъезжали немногочисленные охранники с копьями наперевес. Варлаам заметил старинный языческий стяг: грозный бородатый Перкунас, увенчанный пламенем, грозно развевался на ветру. По одну сторону от него изображён был мертвенно-бледный старец Патолс с долгой белой бородой и повязкой на голове — страшный бог привидений и мертвецов, по другую — безбородый юноша Потримпс в венке из колосьев — добрый покровитель рек и источников.

Вспомнив о том, что князь Войшелг был монахом и усердным христианином, Варлаам невольно усмехнулся. Выходит, не столь велика его власть в Литве.

До вечера отроки, сгорая от нетерпения, потихоньку собирались в обратный путь. Уже сложены были в воз оставшиеся товары, подсчитаны монеты, упрятаны в калиты и мешки шкурки-куны и серебряные слитки, а день, казалось, всё не убывал, всё тянулся, как кисель, сдобренный унылым тёплым дождём. Наконец, в сумеречный час друзья осторожно пробрались к шатру