Первые три дня наследник провел в состоянии, близком к прострации. Он механически вставал, ел, одевался, участвовал в церемониях, затем шел заниматься и даже отвечал, хоть частенько и невпопад, на вопросы преподавателей.

Под утро четвертых суток жизни «после» ему приснился необычайно яркий сон-видение. Он летел выше облаков. Земля напоминала с такой высоты топографическую карту. А рядом парил огромный сокол, его сапфирово-синий огромный глаз сиял в лучах необыкновенно яркой, какой-то золотисто-алой, испещренной шрамами Луны.

Коля, раскинув руки, стремительно пронизывал воздушное пространство, ощущая себя в родной стихии. Он наслаждался и не думал ни о чем. Но в какой-то момент на горизонте появилось едва различимое сияние. И он понял: они с соколом движутся быстрее ветров строго курсом на рассвет. Рядом раздался могучий клекот, в котором слышалось: «Да, мы летим навстречу солнцу!»

С этим ощущением Николай и очнулся, сразу открыв глаза и увидев в окне отблески золотистого сияния. «Утро наступает. Еще семи нет. Рано». Но спать уже совсем не хотелось. Зато и путанность мысли прошла без следа. «Если мне не суждено быть одаренным, то и в цари лезть толку никакого. Значит, надо просто жить. Самому. Найти свое место в этом огромном мире…».

Придя к такому выводу, Коля не стал тянуть и при первой же встрече с отцом сообщил ему о своих намерениях. Случилось это за обедом — как бы ни единственным временем, когда их семья собиралась вместе, почти без посторонних. Поначалу все было как обычно. Камер-лакеи, повинуясь командам дежурного генерал-адъютанта, подавали блюда. Сидевшие в самом конце стола сестры дурачились и проказничали, заставляя хмуриться матушку и вызывая добродушную улыбку отца.

Наконец, прием пищи подошел к концу, и Николай, которого в последние дни старательно не замечали, негромко спросил.

— Ваше величество, могу ли я обратиться к вам с просьбой?

Уже собравшийся покинуть их и отправиться в курительную комнату отец вздрогнул и посмотрел на сына с таким удивлением, будто с ним заговорил какой-то предмет мебели или даже выложенная затейливыми изразцами голландская печь.

— Конечно, — выдавил он из себя, когда молчание слишком уж затянулось. — Только давай отойдем…

— Гхм, — громко прочистила горло императрица, после чего выразительно посмотрела на своего царственного супруга.

— Хотя можно и здесь, — обреченно согласился тот, пряча в карман кителя портсигар.

— Девочки, — проворковала государыня, обращаясь к дочкам. — Поцелуйте отца и отправляйтесь к себе.

— Но мама, — недовольно протянула самая бойкая из них Ольга, почуявшая, что вокруг происходит что-то интересное.

— Быстрее, папа очень занят! — удушила в зародыше все возможные возражения мать.

Не тратя более времени на бесполезную дискуссию, девочки послушно встали и, по очереди подходя к царю, прикладывались к его щеке, после чего чинно следовали на выход.

— Что ты хотел…, сын? — спросил Александр, как только они остались втроем.

— Государь, — решительно заявил цесаревич. — Скоро мне предстоит практика в ВВФ, и я хотел бы проделать ее на корабле «Ночная Птица» капитана Колычева!

— Вот как? — нахмурился отец, бросив выразительный взгляд на жену. — И какова же причина столь необычного прошения?

— Я пришел к выводу, что быть хорошим пилотом куда лучше, чем марионеткой в руках одаренных интриганов! — выпалил юноша, глядя в глаза царственного родителя.

— Это тебя матушка надоумила? — скривился тот в недоверчивой усмешке.

— Нет, — ответил удивленным взглядом тот. — Я сам решил…

Ее величество также всем своим видом показывала, что она тут ни при чем, и на решение сына никак не влияла.

— Положим, что так, — скользнувший в «сферу» император быстро осмотрел ауру сына и убедился, что ему не врут. — Но отчего же именно к Колычеву? Найдутся пилоты и не хуже…

— Он показался мне честным человеком, батюшка. Любой наставник будет видеть во мне прежде всего наследника престола, а я хочу, чтобы ко мне относились как к …

— Ну, говори-говори, — подбодрил запнувшегося сына царь. — Как к кому? К равному?

— Как к обычному курсанту.

— И ты думаешь, что Колычев так сможет?

— Не знаю, — честно признался цесаревич. — Но остальные не смогут точно…

— Ладно, ступай! — велел император. — Я подумаю…

— Что все это значит? — поинтересовался государь, как только за сыном закрылась дверь.

— Этого его решение, — пожала плечами Евгения Федоровна.

— Уж мне-то не рассказывай, — осклабился Александр. — А то я вашу Евину сущность не знаю. Всегда все так вывернуть умеете, что сами ни при чем, а все по-вашему!

— Сашка, — с упреком посмотрела на него жена. — Я ведь поклялась тебе, что не стану настаивать на своем и намерена сдержать слово. Просто…

— Что?

— Ты помнишь, как в шесть лет он хотел на день рождения собаку, а ты наградил его орденом и сделал шефом Кегсгольмского полка?

— Насколько я помню, это ты была против животных во дворце…

— Верно, — против обыкновения не стала спорить императрица. — Мы всегда и все решали за него. Но ты никогда не думал, что он сам знает, что для него лучше?

— Ни черта он не знает! — махнул рукой отец. — Думает, освободится от нашей опеки, так сразу и заживет? Вот уж дудки!

— Ну и пусть, — продолжала дожимать мужа государыня. — Даже если это решение ошибочное, пусть он совершит его сам.

— Положим, что так. Но что мы будем делать дальше?

— О чем ты?

— О престолонаследии!

— Я полагаю, пока у нас нет надобности торопиться. Ты, слава Богу, жив и здоров, правительство и сенат в твоей власти. А то, что у нашего сына нет и не будет Дара…, можно ведь подобрать ему одаренную невесту из подходящей королевской семьи и таким образом закрыть вопрос.

— Так себе план, — хмыкнул император.

— Но почему?!

— Тебе такое имя, как Екатерина Великая, о чем-нибудь говорит?

— Вечно ты все драматизируешь!

— Вовсе нет. И потом, неужели ты думаешь, что быть марионеткой в руках жены лучше, чем у сенаторов?

— Да, ты прав, — вынуждена была согласиться царица. — И во всем виноват этот проклятый…

— Тише! — строго посмотрел на нее