Февраль весь был заполнен приятными хлопотами. На другой день после Сретенья отмечали ее тезоименитство. Гостей съехалось — тьма. Но праздник прошел вяло, без интереса. А на Николу Студита, четвертое февраля, пришелся день рождения Петруши, сына Ягана... Анна любила больше младшенького, Карлушу, но обидеть невниманием наследника герцога Курляндского не могла. И потому подарок отроку выбирала долго и придирчиво. Остановилась на аглицком ружье с насеченными золотом стволами, резным ореховым прикладом...

На Вуколов день, на 6 февраля, пришлось начало масленицы. Началась она со свадьбы машкерадной Квасника-Голицына... Императрица нахмурилась — никак ей не отвязаться от окаянного действа. Так и стоит перед глазами фигура дурака Квасника с Бужениновой на слоне... Тьфу, господи!..

Отступление

Здесь я бы хотел сделать небольшое отступление. Дело в том, что сей эпизод из отечественной истории уже не раз привлекал к себе внимание беллетристов. И с чего бы так? Де́ла-то на табачную понюшку. Однако, начиная от сюжета романтической версии Ивана Лажечникова в романе «Ледяной дом» и до очерка Юрия Нагибина «Квасник и Буженинова», каждый автор по своему произволу строит отношения и образы героев, нимало не заботясь об исторической достоверности. Но если в годы Лажечникова «Дело Волынского» было секретом, тайной за семью печатями, то ныне оно описано во множестве исследований и мемуарных источников... Впрочем, Бог с ним. В беллетристике дозволяется. Но поскольку наше с вами разыскание носит все же название литературно-исторического, постараемся не противоречить источникам.

Собирая материалы о годах правления Анны Иоанновны, я наткнулся на прелюбопытную книжицу, скромный объем которой восполнялся протяженностью названия: «Подлинное и обстоятельное описание построеннаго в Санктпетербурге, в Генваре месяце 1740 года ледянаго дома и всех находившихся в нем домовых вещей и уборов с приложенными при том гравированными фигурами, также и некоторыми примечаниями о бывшей в 1740 году во всей Европе жестокой стуже, сочиненное для охотников до натуральной магии чрез Георга Волфганга Крафта, Санктпетербургской Императорской Академии наук члена и физики профессора. Печатано при Императорской Академии наук, 1741».

Кто такой Крафт, с именем которого мы уже встречались в воспоминаниях императрицы, и почему он описывает проект «ледяных палат», хотя автором оного и строителем был, как мы уже тоже знаем, Петр Еропкин?..

Георг Вольфганг Крафт приехал в северную столицу Российской империи в 1726 году вместе с профессором Бильфингером, приглашенным на службу в новоучрежденную академию. Крафт приехал без зова, без контракта и даже без паспорта. Именно так, как может приехать лишь совершенно безрассудный двадцатипятилетний молодой человек, только-только окончивший университет и получивший звание магистра. Впрочем, в Петербурге он повел себя весьма разумно и осмотрительно. С начальством не ссорился, старался угождать, от работы не бегал. Скорее, наоборот. Так, по собственной инициативе Крафт начинает с 1729 года вести метеорологические наблюдения и предсказывать погоду. Он взялся составить подробный план столицы. Позже, не без помощи советника Шумахера, на сестре которого он женился, с ним заключили контракт. Назначили академиком по кафедре «генеральной математики», а потом и кафедре физики. Он даже стал давать уроки младшему сыну курляндского герцога. За время своего пребывания в петербургской Академии Крафт написал множество сочинений и статей. Но, по свидетельству академика Штелина, более всего занимался астрологическими предсказаниями. Императрица была суеверна и свято верила в «течение звезд». А посему и весьма часто обращалась в Академию, требуя ответов на свои вопросы самого разного характера и прогнозов. При этом вышеупомянутый Штелин писал: «Сие дело всегда касалось до тогдашнего профессора математики и экспериментальной физики г. Крафта, который по такому случаю на придворный вкус больше прилежал к астрологии и чрез принятые в ней правилы решал удивительные задачи...» Нередко, вызванный во дворец, Крафт показывал скучающей государыне занятные физические опыты...

Сороковой год в Санкт-Петербурге начинался непогодою. С самого Рождества ударила оттепель, да какая! С дождем и ветрами, все карты подготовленных святочных праздников перепутала. Ледяной дом, построенный на Неве перед дворцом, подтаял, крыша его просела. Четвертого генваря, устав от непогоды, императрица погнала генерал-адъютанта через потемневшую реку на Васильевский остров к Крафту за прогнозом.

Профессор Крафт ответствовал, что по его счислению оттепель вот-вот кончится и ко Крещению возьмется стужа. Георгу Вольфгангу баснословно везло. В архиве Петербургской Академии наук сохранилась запись о том, что «25‑го Генваря на здании Императорской обсерватории термометр фаренгейтова разделения в 7‑м часу по‑утру, на 30 градусов ниже 0 опустился. В сенях каменных палат, в которыя надворный воздух свободно проходить мог, повешенный термометр чрез весь тот день на 3‑м градусе по 0 стоял... И такия морозы, начавшись с Генваря месяца, продолжались в Петербурге до самаго марта». После неожиданной оттепели вторая половина зимы оказалась люто холодной.

И все-таки, какое отношение придворный астролог и физик Георг Крафт мог иметь к «ледяным палатам», потешному дворцу, возведенному по проекту гоф-бау-интенданта Петра Михайловича Еропкина?

Скорее всего, их знакомство состоялось с того самого плана столицы, составление которого принял на себя без всякого принуждения со стороны начальства молодой Крафт. В ту пору пришли известия из-за границы о том, что подобную же работу затеял некий аббат де ла Грив в Париже. И Крафт не без оснований рассудил, что его инициатива не останется незамеченной. Так все и случилось. Инспектировал от полицмейстерской канцелярии сей план Еропкин, высоко оценивший проделанную работу. Действительно, на большом листе бумаги можно было узнать едва ли не каждый из более или менее значительных домов Санктпетербурга.

Знакомство Крафта с Еропкиным прямых следов в архивных документах не оставило. Что, впрочем, понятно, если принять во внимание несчастную судьбу русского архитектора и осторожность немецкого профессора. Но на то, что оно было достаточно тесным, указывает хотя бы то обстоятельство, что в описываемое нами время герр профессор физики теоретической и опытной вдруг заинтересовался проблемами архитектуры. Причем настолько, что из-под его пера даже вышло сочинение «Решение задач до архитектуры гражданской принадлежащих», написанное на латинском языке. В нем немало мыслей и идей, совпадающих с теми положениями, которые высказывал Еропкин, готовя материалы для обширного труда, получившего впоследствии название «Должность архитектурной экспедиции». Поскольку труды Крафта увидели свет после злополучного 1740 года, имя Петра Михайловича Еропкина в них по вполне понятным причинам не упоминается. Знакомая традиция, не правда ли?..

* * *

Но вернемся к программе февральских праздников, воспоминания о которых августейшей особы мы