Кицунэ, не очень обращая внимание на остывающий чай и лежащую в плетёной корзинке сдобу, уставился в кристально чистые после обильных дождей небеса. Он уже пару недель не находил себе места, часто сидел на крыльце, даже по ночам, всматриваясь в черноту космоса, словно его острый взгляд мог разглядеть в бескрайней пустоте новую звёздочку, вестника окончания многотрудного путешествия его воспитанников.

Вот и сейчас, задумчивый взгляд уплыл к горизонту, туда, где пожарище восхода скрыло от глаз россыпь огоньков далёких светил. Но уйти в меланхолию не дала супруга.

— А ну, не киснуть, солдат, — полотенце, свёрнутое в тугой комок, ударило точно в лоб, заставив встрепенуться. — Ты уже который день как чумной ходишь!

Молодой отец искренне не понял гнева возлюбленной:

— Я беспокоюсь за них — что-то пошло не так! Неспроста такая задержка!

Из горла Афалии тихо, но грозно, начал пробивать дорожку нечеловеческий рык, и Элан спохватился:

— О, проклятье!!! Неужели…

Чуткие до эмпатии («спасибо» наследственности!) дети вполне могли уловить сильную тревогу своего родителя, и если это так, то…

— Если дети мучились всю ночь из-за тебя, — грозно предупредила пламневласая кицунэ, — то я тебя придушу!

— Буду отбиваться, — попробовал отшутиться супруг.

— Во сне придушу, — уточнила Афалия, явно не настроенная на юмор.

— Папа, — вступилась летунья, сидящая также за столом, и умудряющаяся таскать всякую вкуснятину чуть ли не через головы людей, — если не возьмёшь себя в руки, то сейчас же выволоку тебя на улицу, подниму в воздух, и начну отработку бомбометания с пикирования.

В голове вихрем картин пронёсся весь полётный план, причём в качестве мишени для живой бомбы была выбрана маленькая, но глубокая заводь ручья с по-зимнему ледяной водой. Прикинув, что доченька может и промазать мимо цели, Элан натянул улыбку на лицо, взяв, наконец, стакан чая:

— Я в порядке!

Он прекрасно понимал, что дочурка не шутит, и не менее прекрасно понимал, что если та рассердится в серьёз и возьмётся за реализацию плана, то он не посмеет применить давний приём — перехват моторики её тела. Это попросту бессовестно будет с его стороны, да она уже не дитё, как бы самому папане не превратиться в безвольную куклу!

Утро, а точнее уже почти обед (сказывался поздний подъём), вошло в привычное русло, и Элан по-честному выбросил из головы тревоги, стараясь максимально насладиться приятной компанией дорогих людей. Дочку нянчили бабушки, а сыночка — дедушки, но в Доронине он чувствовал какой-то надлом, и прекрасно понимал причину этой немного наигранной роли, которую взвалил на себя губернатор. Он не фальшивил, но общение с внуком шло с каким-то едва уловимым скрипом, и, прекрасно зная характер отца своей супруги, кицунэ мог живо представить, что за вулкан бурлит под толстой коркой железного самоконтроля.

— Батя!

Когда чаепитие закончилось, и Ростислав Алексеевич вышел на свежий воздух, Лис стрелой выскочил следом — лучше расставить точки над «и» сейчас, а то накопленная энергия магмы может вызвать взрыв в самый неподходящий момент.

— Что, сынок?

Он дружески обнял кицунэ за плечи и повёл к частоколу сосен, прекрасно понимая, что тот прочитал его тревоги, как открытую книгу, и хвостатое создание тут же подтвердило верность предположения:

— Простите, я знаю, что вы очень хотели нормальных внуков… Людей…

Они не спеша подминали сапогами опавшую листву, капли падали с ощетинившихся иголками веток на накинутые плащи и сбегали вниз, к серой и унылой земле, оставляя на непромокаемой ткани сверкающие в лучах солнца дорожки.

— Вам сейчас очень тяжело, понимаю, — Элан искренне не хотел доставлять губернатору неприятностей, но уже ничего изменить был не в силах, — в кругу вашего общения сейчас о Вас ходят всякие разговоры…

Он не интересовался сплетнями высшего общества, да и вообще старался держаться от него подальше, но был далеко не глуп, и прекрасно сознавал, в сколь щекотливую ситуацию они с Афалией поставили Ростислава Алексеевича.

— Я тоже прошу прощения, — неожиданно извинился отец. — Я стараюсь изо всех сил не обращать внимания на все эти пустые разговоры, но я — губернатор, а находясь в центре внимания, и без того сложно оставить свою личную жизнь неприкосновенной.

Они остановились у обрыва, стремительно падающего к ручью, прямо под соснами, лицом к лицу, и Доронин продолжил:

— А тут сначала моя обожаемая дочь возвращается из погружения лисицей, — Элан на эти слова смутился, потупив взор, — а теперь вот ещё и два внука…

Он оборвал фразу, но смысл был настолько прозрачен, что его уловил бы самым тупой собеседник. Глупцом супруг Афалии не был, но только он попробовал открыть рот, как вдруг…

— А мне плевать, что говорят, и кто говорит! — неожиданно с весёлым задором губернатор рубанул воздух ладонью, словно отсекая чёрный хвост злой кометы, что неотступно преследовала его все эти дни, недели и месяцы. — Кем бы ни стали после этого погружения Афалия и ты, я всё равно знаю, что вы — мои дети! Кем бы ни были мои внуки, я приму их такими, какие они есть, со всеми хвостами и ушами!

Он рассмеялся от души, сотрясая воздух и сосны. Да, что там сосны! Казалось, что трясутся сами Небеса, и вот-вот с них, не усидев на положенных местах, свалятся наземь все ангелы, и будут, в изумлении протирая ушибленные места, глазеть на смельчака, посмевшего принять в сыновья дерзновенное создание, посягнувшее на основы сотворения мира.

Лис, не менее ошарашенный, видел, как что-то тёмное растаяло в этой буре неподдельного веселья, и понял, что только сейчас по-настоящему стал членом этой семьи. Его приняли. Их всех приняли… со всеми хвостами и ушами… Вот ты какое, настоящее счастье! Спасибо, что заглянуло в этот дом…

* * *

Заседание в аттестационной комиссии выжало все соки: не так просто поставить оценку сразу шестнадцати эволэкам! Трудились до седьмого пота, практически допоздна, все, и Учёный Совет, и старосты, и Элан, как практикующий преподаватель.

Немного не по себе было ему ставить подпись рядом с замысловато сложенной строкой: «Профессор Элан Иригойкойя».

Проказник и смутьян, закоренелый практик, готовый бросаться в омут с головой, без особой оглядки на теоретические обоснования собственных же замыслов, шутник и весельчак, часто не признающий границ дозволенного. Воин, проливший немало своей и чужой крови, но не утративший способности сопереживать и любить, и в то же время не потерявший тяги к общению со смертоносными машинами (убивает человек, а не