Вы — профессор, преподаете в Военной академии. В прошлом году в День Победы вы выступали у нас в институте. Тогда вы были в форме полковника.

— У вас хорошая память.

— Писанина, должно быть, ваше хобби? — продолжал сын. — Это сейчас модно.

Он извинительно улыбнулся, заметив, как нервно дернулась выбритая сухая щека профессора.

— Пожалуй, — подтвердил Артамон Ильич после некоторого раздумья.

— В сорок первом отец был рядовым солдатом. Сейчас ему пятьдесят шесть лет, и вы, вероятно, догадались, в чем заключается его главное занятие.

— Да, я это понял.

— Вы будете о нем писать и делать из него героя?

— Это надо было делать раньше.

— Вы уверены, что надо было?

Профессор повернул голову и наскоро, насколько позволяла дорога, оглядел молодое щекастое лицо Шурика и его спортивно мощную фигуру, откинувшуюся на спинку сиденья.

— Жизнь таких людей, как ваш отец, может служить примером для потомства, — несколько напыщенно произнес он.

— Не то, профессор, — улыбнулся сын. — Мне двадцать шесть лет, а еще лет десять назад я получил двойку по сочинению, Потому что написал, что хочу быть похожим на самого себя, а не на Олега Кошевого.

— Любопытно, — вырвалось у профессора. — На редкость самостоятельный ребенок.

— Нет. Просто я предпочитаю оставаться самим собой и не хочу быть сладким. Сладких обычно проглатывают раньше других.

Машина выбралась на центральную автомагистраль и покатила на запад. Здесь было много встречных машин, и разговор сам собою прекратился. Сын сидел, прикрыв глаза, и дышал ровно и редко. Профессор снова взглянул на него и на этот раз заметил, что мочка уха у него сильно оттопырена и даже загнута вверх. Сын почувствовал его взгляд и открыл глаза.

— Вы никогда не интересовались, как и где воевал ваш отец?

— Интересовался, но узнал не очень многое. Он совсем не умеет рассказывать. Однажды мне захотелось посмотреть его ордена, но он их так и не нашел. Мать куда-то спрятала. Извините, по-моему, она боится, что он их пропьет.

— И все-таки вы не должны его осуждать.

— Я не имею на это права, хотя бы потому, что он мне не родной отец, — сказал Шурик и резко повернулся, чтобы посмотреть, какое это произведет впечатление.

Профессор сдержанно кивнул.

— Но предки думают, что я не знаю об этом. А меня просветила на этот счет одна сердобольная тетушка еще в то время, когда я учился в шестом классе. Случилось это после того, как я забрался к ней в сад за яблоками и был позорно пойман и уличен. Вытаскивая у меня из-за пазухи яблоки, она попутно вразумляла меня такими словами, что если бы я был полным идиотом, то и тогда бы уяснил, что я ребенок незаконнорожденный, а Яков Мироныч лишь номинально считается моим родным папашей.

Узнав об этом, я решил отправиться на остров Пасхи и примкнуть к какому-нибудь племени в качестве белого вождя. С этой мыслью я и появился на железнодорожной станции. Мне не повезло. Ближайший поезд был только утром, и ночь мне пришлось провести в сквере…

Сын рассказывал не спеша, подчеркивая паузами добродушную иронию своих слов, и с лица его не сходило мягкое полунасмешливое выражение, какое бывает у человека, когда он посмеивается над собой в прошедшем времени. Весь его вид как бы говорил: «Все это в прошлом и достойно сожаления. Сейчас я зрелый мужчина, знающий себе цену и свое место в жизни; и если вы меня правильно понимаете, то можете посмеяться вместе со мной».

— Между прочим, какой сегодня праздник? — спросил Артамон Ильич, чтобы переменить разговор. При этом молодом человеке ему не хотелось касаться того сокровенного, что неизбывной болью жило у него в сердце.

— Праздник урожая. Вернее, первого снопа, — уточнил Шурик.

Машина катилась плавно и мягко, а шум мотора почти не был слышен. Не отрываясь от руля, можно было подумать и поразмышлять. Время от времени взглядывая на Шурика, профессор решил, что он похож на мать — такие же, как у нее, густые темные волосы, светло-карие глаза, удлиненный овал лица. Только голос совсем не походил на материнский. Профессор вспомнил ее сконфуженный вид, робкие слова и неожиданную в таком возрасте почти девичью застенчивость. Ему хорошо был знаком этот тип женщин, — с виду сердитых и крикливых, а на самом деле — беспредельно добрых и всепрощающих, готовых пойти на любые муки ради ближнего.

— Вы уверены, что мы едем правильно? — спросил профессор, взглянув на спидометр.

— Да. Больше он нигде не бывает. Притормозите, пожалуйста, сейчас будет поворот.

Машина свернула влево и пошла по короткой каменистой дороге, упирающейся прямо в лес. По обе стороны ее вплотную подступали деревья, внизу между ними как попало валялось множество полусгнивших стволов и сухих сучьев.

— Даже санитарные рубки не делаются, — недовольно сказал сын. — И это у всех на виду. Представляю, что творится на дальних делянках. Впрочем, там я еще не успел побывать.

— Отсюда лес не берут на лесопилки, — объяснил Артамон Ильич. — В каждом бревне замурованы стальные осколки.

— Ну и что? — не понял сын. — Нужно было ухитриться продать в частный сектор.

Дорога закончилась широкой площадкой, оборудованной для стоянки автомобилей. Дальше начиналась посыпанная красным песком аллейка, ведущая в ограду к обелиску. Справа, в самом углу площадки, сиротливо прижалась старая инвалидная коляска.

— Я не ошибся, он здесь, — с удовлетворением сказал сын. — Теперь, с вашего разрешения, я вернусь. Здесь недалеко автобусная остановка.

— Он вас стесняет?

— Скорее, не понимает.

— Может быть, наоборот?

— Может быть. И так и эдак будет верно. У каждого поколения свои задачи, и решаются они, как правило, разными способами.

— Вы, разумеется, свои задачи усвоили твердо? — не утерпев, пустил профессор пробную шпильку.

— Совершенно верно. Изменить к лучшему то, что можно, и смириться с тем, чего изменить нельзя, — не задумываясь, как хорошо усвоенный урок, ответил сын и улыбнулся. — Как видите, все очень просто.

Улыбка у него получилась широкая и добрая и даже как будто чуть-чуть виноватая. «Материнская», — невольно подумал профессор.

— Извините, меня ждет девушка. — Шурик протянул руку. — Мне не хочется опаздывать и заставлять ее волноваться.

— Можете взять машину. Мы приедем в коляске.

— Спасибо! — радостно вырвалось у Шурика. — Права у меня с собой, так что не беспокойтесь.

Артамон Ильич пожал Шурику руку и некоторое время глядел, как он подходил к машине, как сильно рванул дверцу и широко по-хозяйски устраивался за рулем.

3

На братской могиле было торжественно и тихо. Подстриженные кусты жимолости стояли вровень с железной оградой. В глубине возвышалась бронзовая фигура воина, скорбящего о погибших товарищах. По обеим сторонам на низком парапете рядами выстроились