Что такое полицейский без памяти? От этой страшной мысли у меня цепенеют руки. Это все равно что падать с очень большой высоты, и нет ничего, что поймало бы меня, сохранило мой разум; ничего, кроме шелеста покрышек по заснеженным улицам, черных волосков на затылке у Бекса, мчащегося обратно к Кэмден-роуд так быстро, как это только возможно на скользких улицах, и боли в шее и ноге, напоминающей о том, что все это происходит на самом деле. Минуту назад Тина вышла из нашей машины.

– Какого хрена ты не сказала нам, где живет Кристал? – сказал я.

– А ты не спрашивал. – Закрыв дверь, она остановилась в нерешительности. – Мне страшно возвращаться к себе домой.

– Никуда не выходи из своей квартиры, никому не открывай дверь и отключи сотовый. – Это только напугало ее еще сильнее, и я добавил: – Просто на всякий случай.

– Я тебе верю, – сказала Тина.

Это застигло меня врасплох.

– Почему ты мне веришь?

Она покрутила рукой, звеня ключами.

– Ты правда не помнишь, да?

Но Бекс уже включил передачу, и «Воскхолл» рванул с места.

* * *

Кое-что я все-таки помню – например, жилой квартал «Эстейтс» на Гордон-роуд. Он расположен между грязью вокзала Юстон и элитными жилыми домами квартала «Нэш» рядом с Риджентс-парком, за цепочкой высоких безликих зданий, защищающих центральную часть Лондона с севера. Здесь во всем полная мешанина. Тут есть черные и белые, богатые и бедные. Юристы и банковские служащие живут рядом с безработными внуками ирландских рабочих, когда-то давно строивших железные дороги. А недавно, похоже, здесь поселились две медсестры: Эми Мэттьюс и Кристал. В настоящий момент я вижу высокие башни к югу от нас, сверкающие в лучах утреннего солнца, но они по-прежнему еще до боли далеко.

Бекс не произнес ни слова с тех пор, как мы высадили Тину, и это молчание примечательно.

– Это правда, сэр? – наконец спрашивает он, на полной скорости сворачивая на однонаправленную кольцевую дорогу вокруг Кэмден-Тауна, покрытую укатанным снегом. – То, что вы сказали этой транни насчет своей памяти? – Бекс говорит натянутым официальным тоном. Подчиненный, которого предал его начальник. Мне не по себе, но притворяться я не могу.

– Да.

– Я знал, твою мать, что тут что-то нечисто, – бормочет Бекс. Возможно, он ругается вполголоса, но полной уверенности у меня нет. – Но ей вы сказали, что помните меня.

– Я тебя не помню. Я солгал.

Бекс ускоряется, обгоняя «Фиесту», робко жмущуюся к тротуару.

– Нам нужно вызвать группу быстрого реагирования.

Я отмечаю, что на этот раз уже не было уважительного «сэр».

– Мы доберемся до места быстрее, чем кто-либо другой.

Прямо перед нами выскакивает на красный свет велосипедист. Бекс жмет на тормоз и ругается.

– Тебе известно, – говорю я, – что согласно внутреннему порядку ты должен доложить старшему детективу-инспектору Гарднеру о моем состоянии?

– Я это знаю.

– Я бы предпочел, чтобы ты этого не делал.

– Я так и думал. – Короткие слова тяжело зависают в воздухе, словно Бекс едва сдерживает переполняющие его чувства.

– Верь мне, – говорю я.

– Значит, вот почему вы не сказали мне раньше – потому что так мне верили? – В его голосе звучит горечь. – Значит, вы не помните облаву в «Одиночестве» в прошлом году?

– Совсем не помню.

– Не помните, как на прошлой неделе разнесли меня в пух и прах перед ребятами за опоздание?

– На меня это не похоже.

Печально усмехнувшись, Бекс качает головой, показывая, что ему-то виднее.

– Сейчас я прошу тебя верить мне, Бекс. Пожалуйста, верь мне.

Он сердито жует губу. Повсюду асфальт прикрыт толстой коркой льда, и Бекс вынужден это учитывать.

– Это еще не всё, – продолжаю я. – Ты говорил про предыдущую облаву в «Одиночестве». Сказал, что я полагал, что их заранее предупредили… Возможно, я был прав. Человек, который напал на меня в больнице, – он не случайно на меня наткнулся. Он знал, что я там. А о том, что вчера вечером я был в «неотложке», знали только те, кто дежурил в вечернюю смену.

Мне можно не продолжать. Самое страшное для любого полицейского – это не иметь возможности положиться на тех, с кем вместе работаешь. Не важно, с кем ты имеешь дело – с разъяренной толпой, вооруженной бейсбольными битами, или с молодым парнем с ножом: ты должен знать, кому можно доверять, кто тебя прикроет.

Бекс резко сворачивает с грязной каши Хэмпстед-роуд направо, в сплетение улочек перед высотками. Дважды заезжает в тупик. Под темными тучами пробиваются первые бледные проблески рассвета, озаряя верхние этажи башен мягким желтым сиянием. Я внезапно вспоминаю про молодого американского советника по безопасности, о котором мне как-то рассказывал Пол. Этот американец был в Лондоне, охранял директора крупной нефтяной компании. Однажды вечером, сменившись с дежурства, он познакомился в баре с бизнес-леди одних с ним лет. Ему требовалось интеллектуальное общение, а женщина оказалась образованной, внимательной и остроумной. Дело кончилось тем, что они отправились к ней, в одну из высоток на Гордон-роуд. Это был тот самый случай, который, как ты уверен, с тобой-то уж точно никогда не произойдет, и тем не менее он происходит. Они долго беседовали, узнали многое друг о друге, занялись любовью. У американца крепло ощущение, будто он знает эту женщину всю свою жизнь.

На следующее утро, полный планов на общее будущее, американец выходит купить что-нибудь на завтрак. Утро туманное и промозглое, все встречные, кажется, счастливы так же, как и он сам; но когда он поворачивает обратно, то запоздало обнаруживает с ужасом, что все здания похожи одно на другое. Американец не запомнил, где живет его знакомая, в какой квартире, а до того, чтобы спросить у нее ее фамилию или назвать ей свою, дело так и не дошло. Американец долго искал, заглядывал во все подъезды, но затем, уже опаздывая на работу, вынужден был прекратить поиски. А вечером он должен был сопровождать своего клиента на конференцию в Оман. Две недели спустя американец вернулся и снова приступил к поискам. Он часами просиживал в том маленьком многолюдном баре, бродил по улицам до наступления темноты и даже дольше. На протяжении последующих двух лет он шесть раз возвращался в Лондон, но так ее и не нашел.