ласкам, властно вторгаясь в минуты, принадлежащие только им, Анаит и Мушегу. Анаит прикладывала усилие, чтобы забыться в теплых объятиях Мушега, жаждущих любви. Иногда ей казалось, что ей это удается… Однако, незримое присутствие Карена было заметно Он здесь, он полностью растворился в вечернем воздухе, в теплой темноте. «Не нужно, не хочу, его нет…» — убеждала Анаит сама себя, с нарастающим ужасом понимая, что бессильна противостоять этому колдовству, она сейчас обнимала не Мушега, а Карена. Сердясь больше на себя, чем на Мушега или Карена, понимая, что может обидеть Мушега, она вдруг выскользнула из рук Мушега и стала искоса смотреть на него. К счастью, его это не обидело, или он искусно скрыл свою обиду.

— Поздно уже, надо идти, — сказала Анаит. Мушег также поднялся с камня.

— Да, десятый час уже, — отозвался он, будто редко бывало, когда возвращались домой позже этого.

— Пошли. — Он заботливо взял девушку под руку, но через несколько шагов Анаит незаметно высвободила руку, изображая, что хочет поправить прическу…

Через четверть часа Анаит, закрыв за собой калитку, поднялась в дом. Заметив на столе конверт, надписанный знакомым почерком Карена, Анаит показалось, что ее уличили в предательстве. Она остановилась. Какое-то мгновение она стояла, потом, медленно взяла конверт и открыла. По-деловому сухим тоном Карен сообщал о том, что более трех недель не мог написать Анаит, потому что и дядю, и его отправили в один из отдаленных, вновь организованных совхозов целины, строить хлевы для животных, а сегодня, когда он вернулся, то увидел, что у него есть письмо из деревни, (от кого письмо, не пишет), из которого стало очевидным, что Анаит за это время успела подружиться с Мушегом, и эта дружба настолько теплая, что до полуночи не могут расстаться. И что тут такого, ехидно добавил Карен, ты пока красива и пока свежа, и еще много мужчин смогут ласкать твое привлекательное тело, в чем он, Карен, и не сомневается. «Поздравляю вас обоих, — писал он в письме, — более того, в течение последних двух месяцев, что я нахожусь здесь, я имел достаточно времени убедиться в том, что я тебя никогда не любил, между прочим, так же, как и ты меня. Так что, расстанемся без сожаления, и если есть сожаление, то только о потерянном времени, больше ничего. Что касается Мушега, то я искренне жалею его, потому что он с тобой не будет счастлив, к чему он, естественно, стремится, ты его так же не любишь, как не любишь и меня…» В конце письма Карен сообщает, что в село он не вернется, там, в Казахстане, в таких, как он, больше нуждаются. «Еще лучше,», зло подумала Анаит, механически складывая письмо. «Еще лучше…» Еще лучше… Легко сказать, еще лучше… А когда среди ночи, вдруг, вскакиваешь, до сих пор обманывая себя, что это было не во сне, что это он, Карен, он снова пришел, и ты закрываешь глаза, чтоб снова увидеть его, и твои губы, действительно, чувствуют касание его искристых, красных, как угли, обжигающих губ? А как стереть из памяти то, как там, в ущелье Матура, у родника, он обнимал тебя за плечи, а ты, прижав голову к его груди, слушала, как там, глубоко в груди, беспокойно стучало его горячее сердце?.. Как забыть то, когда прощаясь, он весело, с восторгом глядел на тебя и ласково проводя пальцами по твоим щекам, говорил: «Спокойной ночи, любимая», и дома, вспомная его слова, ты безмолвно плакала и смеялась от счастья?.. Анаит взяла бумагу, ручку и захотела прямо сейчас, в эту минуту ответить Карену, что все то, что он написал, неправда, что она любила его, и сейчас тоже любит, и вечно будет любить, что чрезмерно жестокие и грубые слова, даже, не обидели ее, потому что знает, что эти слова были написаны в момент гнева, были написаны, чтобы причинить боль ей, Анаит, а она, вот, совершенно, не обижается на него. У Анаит было много, что сказать, о многом она хотела написать, однако… не написала… Зачем? Он даже словом не промолвился, почему он, все-таки, уехал в Казахстан? Почему Анаит должна была узнать об этом от посторонних людей, даже если и от Григория?..За два меняца он убедился в том, что никогда ее не любил… Не будет для нее, Анаит, чересчур унизительным после всего этого что-то ему объяснять, доказывать? Ну и что, пусть будет так, сердцу не прикажешь. А Мушег… Мушег очень хороший парень, славный парень, она сделает все, чтобы привыкнуть к нему а может даже, и полюбить. Она сделает так, что, вопреки предсказаниям Карена, он почувствует себя рядом с ней счастливым. И это дойдет до него.

— Еще лучше, — на этот раз произнесла она громко и, неожиданно, заметила, как непроизвольно рвет письмо Карена. Анаит теперь уже не могла сдерживать себя, прямо так, в платье, упала на кровать и, обхватив голову ладонями, горько заплакала. Она плакала долго, от души, чувствуя, что слезы постепенно успокаивают ее, или, во всяком случае, придают какую-то легкость. Анаит плакала не только от обиды и горя, она навсегда прощалась с той далекой светлой и прозрачной чистотой, которую внес в ее жизнь Карен. И так, со слезами на глазах, она уснула… А на следующий день, встретившись с Мушегом, про письмо ничего ему не сказала, и не только потому, что не хотела его огорчать, а еще и потому, что в тот день Мушег показался ей чужим. Он не имел никакого отношения ни к ней, ни к Карену, ни к письму. Мушег, конечно, с самого начала заметил ее отчуждение, однако, не стал расспрашивать, будто догадавшись, что он для нее сегодня чужой. Они молча прогулялись до большого камня, немного посидели там. За все это время Анаит страдала морально и не знала, что сказать, если Мушег вдруг захочет ее поцеловать. И, неожиданно для себя, она была признательна ему, будучи уверенной, что он даже не попытается ее обнять. В этот вечер они не долго сидели рядом, рано расстались, немного испугавшись неожиданно возникшего чувства, (во всяком случае, для Мушега), необъяснимого отчуждения и холода между ними.

Снаружи вновь послышался какой-то грохот. Анаит вышла на балкон и оттуда посмотрела вниз, на дорогу, ведущую из центра села к их дворам. Никого не было. А грохот продолжался. Он раздавался с неба. Неведомо почему, Анаит подумала, что это недавно пролетевший самолет летит обратно, долго глядя вслед промчавшемуся среди мерцающих звезд самолету, который сверкал как бриллиант на небе. Интересно стоять вот так, одной на открытом балконе напротив