— Вам сейчас лучше поспать, — сказал Эрик, — а попозже, когда станет прохладней, я зайду за вами и покажу здешние достопримечательности. Жаль, что вы не задержитесь здесь подольше. Мы могли бы подняться на кратер. Это изумительная прогулка. Оттуда видно на много миль кругом. Море и все острова.

— Почему бы нам не остаться до тех пор, как доктор двинется дальше, — предложил Фред.

— Что ж, мне это подходит, — откликнулся шкипер. — После всех тягот, которые мы перенесли, болтаясь по океану, мы вполне заслужили отдых. Как насчет глотка бренди? Я думаю, он поможет мне переварить «Reistafel».

— Вы, вероятно, занимаетесь торговлей? — спросил датчанин.

— Ищем жемчужины, — ответил шкипер. — Хотим найти новые отмели. Коли повезет, можно зашибить хорошую деньгу.

— У вас тут есть какие–нибудь газеты? — спросил Фред. — Английские, я имею в виду.

— Лондонских нет. Но Фрис получает газету из Австралии.

— Фрис? Кто это?

— Англичанин. С каждой почтой ему привозят пачку «Сиднейский бюллетень».

Фред побледнел, как полотно, но кто мог сказать, что было тому причиной?

— Как вы думаете, мне удастся взглянуть на них хоть одним глазком?

— Конечно. Я возьму их у него на время, или мы вместе поедем к нему.

— Какой давности последний номер?

— Он не должен быть очень старым. Почту привозили четыре дня назад.

Глава семнадцатая

Под вечер, когда спала жара и собственные его дела были закончены, Эрик зашел за ними. Его поджидали только доктор Сондерс и Фред, так как у шкипера был жестокий приступ диспепсии, и, заявив, что всякие там достопримечательности нужны ему как собаке пятая нога, он вернулся на люггер. Они не спеша двинулись по городку. По сравнению с утром на улицах стало многолюдней. Время от времени Эрик снимал шляпу, приветствуя загорелого голландца, идущего рука об руку с полной анемичной женой. Китайцев было мало, они не селятся там, где нет торговли, зато попадалось довольно много арабов — одни в нарядных фесках и аккуратных полотняных костюмах, другие — в белых шапочках и саронгах. Смуглокожие, с большими блестящими глазами, они были похожи на купцов–семитов из Тира и Сидона.

Встречались малайцы, папуасы и полукровки. Было удивительно тихо. В воздухе повисла усталость. У великолепных особняков, где раньше обитали голландские купцы, а теперь жил всякий сброд, съехавшийся со всего Востока от Багдада до Новых Гебрид, был стыдливый вид почтенных горожан, которые не в состоянии заплатить налоги… Они подошли к длинной белой осыпающейся стене — некогда это был португальский монастырь, — затем к разрушенному форту из огромных глыб серого камня, сплошь заросшему деревьями и цветущим кустарником. Перед фортом была большая площадь, обращенная к морю, на ней росли громадные старые деревья: казуарина, яванский миндаль и дикий инжир, посаженные, как говорили, еще португальцами, которые гуляли здесь в их тени, когда спадала дневная жара.

Слегка запыхавшись — он был склонен к полноте, — доктор взобрался следом за своими спутниками на холм, вершину которого увенчивала суровая серая крепость, которая в свое время держала под прицелом всю гавань. Крепость окружал глубокий ров, и единственный вход был высоко над землей; чтобы попасть туда, им пришлось подняться по приставной лестнице. Внутри квадрата высоких крепостных стен стояла центральная башня; в ней были просторные, прекрасных пропорций покои, с дверьми и окнами в стиле позднего Ренессанса. Здесь обитал гарнизон. С верха башни открывался великолепный вид.

— Замок Тристана[27], — сказал доктор.

День медленно угасал, море было такого же винно–красного оттенка, как то, по которому плыл Одиссей. Острова, окруженные гладкой глянцевитой водой, сверкали той же сочной зеленью, что напрестольная пелена в сокровищнице испанского собора. Казалось, этот причудливый и изысканный цвет создан скорее искусством, чем природой.

— «Как зеленая мысль в зеленой тени»[28], — произнес вполголоса молодой датчанин.

— Издали они хороши, эти острова, — отозвался Фред, — но когда попадешь на них… Уф-ф! Сперва мне хотелось высадиться на каждом. Они казались такими красивыми с моря. Я думал, как славно было бы остаться там на всю жизнь, вдали от людей, ловить рыбу, держать кур и свиней. Николс со смеху помирал, говорил, что ему их и даром не надо, но я хотел увидеть все собственными глазами. Мы, верно, с полдюжины обошли, прежде чем я понял, что это пустая затея. Когда подплываешь к ним и выходишь наберет, все пропадает… Я хочу сказать, остаются только деревья, крабы и москиты. Остальное, как бы это выразиться, проскальзывает меж пальцев.

Эрик глядел на него мягкими лучезарными глазами, его милая улыбка была исполнена доброжелательства.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — промолвил он. — Всегда рискованно подвергать вещи проверке опытом. Это как запертая комната в замке Синей Бороды. Надо держаться от нее подальше, тогда все будет в порядке. Но если повернешь ключ и войдешь внутрь, жди неприятного сюрприза.

Доктор Сондерс внимательно слушал разговор юношей. Пусть он был циник и не утруждал себя сочувствием к людям, — юность вызывала в нем особые эмоции, возможно, потому, что так много обещала и так недолго длилась, а горечь разочарования, которую приносило ей крушение надежд, когда реальность вторгалась в мир иллюзий, больше трогала сердце доктора, чем серьезные жизненные невзгоды. Несмотря на неловкость выражений, он прекрасно понял, что имел в виду Фред Блейк, и отдал дань владевшему юношей чувству сострадательной улыбкой. В тельняшке и штанах цвета хаки, с непокрытой головой, так что были видны его темные кудри, Фред казался в мягком вечернем свете удивительно красивым. Его красота невольно привлекала к нему, и доктор Сондерс, считавший его довольно недалеким парнем, внезапно почувствовал к нему расположение. Кто знает, в чем крылась причина — в его внешности или присутствии Эрика Кристессена, но в этот момент доктор ощутил, что в юноше таится нечто, о чем он даже не подозревал. Возможно, где–то в смутных глубинах в нем начала пробуждаться душа. Эта мысль позабавила и удивила доктора Сондерса. Так мы невольно вздрагиваем от удивления, когда то, что казалось нам побегом на ветке, внезапно расправляет крылья и взмывает в воздух.

— Я прихожу сюда почти каждый вечер любоваться закатом, — сказал Эрик. — Для меня только здесь настоящий Восток. Не сказочный Восток, не Восток украшенных изваяниями дворцов и храмов, не Восток полководцев с сонмами воинов, но Восток начала мира, Восток садов Эдема, когда немногочисленные люди были просты, кротки и невежественны и вся земля ждала, как покинутый сад, возвращения своего владельца.

У этого неуклюжего, некрасивого юноши была лирическая манера говорить, которая могла