Шрифт:
Закладка:
Следом пошел молодой парнишка с сильным ушибом живота и с подозрением на разрыв селезенки. Без каких-либо намеков на сон или усталость я орудовал инструментами. Руки жили своей, особой жизнью, практически на автомате совершая заученные движения. Разум холодно констатировал повреждения и методики их устранения.
У кого-то зазвенел будильник на сотовом. Я даже не возмутился – в последние дни на запреты всем стало положить, большой и толстый. Сама идея принести сюда телефон бессмысленна – не возьмешь в руки, не ответишь, только расстерилизуешься. Но страх за родных у людей дошел до той точки, когда логика пасовала перед эмоциями.
Медсестра хихикнула:
– Коллеги! Пора вставать и собираться на работу.
По оперзалу разнеслись тихие смешки.
И никто и слова не сказал, что телефону в операционной не место. Даже я.
Организм же без споров согласился с будильником. Новый день настал, а значит, спать еще рано. Может, через пару дней.
Через десять минут я закончил оперировать парня – и его увезли в отделение на стабилизацию, слишком много крови потерял.
Медсестра только собралась меня перехватить для нового пациента с колотым ранением живота. Но из соседнего оперзала появилась Диана, махнула рукой – мол, отдыхай, и забрала страдальца себе.
Я деревянной походкой потопал в сторону аппарата с кофе. Спать уже совсем не хотелось – операции продлились, как я отметил по выходу из оперзала, почти четыре часа. Достаточно долго, чтобы любой сон прошел. Правду говорил отец, после операции адреналина еще на две хватит. И так по кругу. Хоть сутками работай, пока в обморок не хлопнешься. На войне так и было у военных хирургов. Может, и сейчас война уже началась. Вон потерь сколько...
Кофейный автомат сглотнул бумажку и недовольно заурчал. За спиной раздались шаги, и рядом появился наш психиатр. Пока я ждал освобождения чашки из недр жадного автомата, Вадим Деменко задумчиво жевал сигарету.
– Подкурить забыл? – поинтересовался я.
– Не, бросаю. Занятный фрукт твой Тимошенко.
– Занятный. Что скажешь?
– Что-что… Я вчера с ним говорил. Нормальный он. Если не считать рассказов про избранность. Но по убеждениям к нам в больницу не забирают – времена не те. Мне старожилы рассказывали, что раньше за чтение Александра Черного иль Иосифа Бродского привозили толпами. А твоего живчика лечить не от чего, кроме как от слишком яркого воображения. Что с ним случилось-то, мне говорили – клиническая смерть?
– А и сам не знаю что. Он, понимаешь ли, воскрес.
Вадим приподнял бровь. У него удивление всегда получалось очень колоритным. Лысая голова, большие, но плотно прижатые к черепу уши, постоянно прищуренные глаза, массивный хищный нос. Он казался бы некрасивым, если б не строго очерченная линия бровей и обаятельная улыбка-усмешка. А так по совокупности морфологических признаков Деменко смотрелся внушительно. Еще и с фамилией повезло. Как Вадим рассказывал, для него не было сомнений, чем заниматься в жизни. Dementia с латыни «безумие». И как тут пойдешь в нефрологи или инфекционисты? Только в психиатрию. И коллеги оценят, и пациенты знающие проникнутся.
– Коллега, – осторожно вопросил Деменко, – а может, моя консультация вам нужна?
– Жжете, коллега, – я рассмеялся. – Нет, я в норме. А вот моя старшая уверена, что Тимошенко именно воскрес, так как она с Лукановым вместе его реанимировала. Я же думаю, что просто в суматохе слишком быстро записали его в жмуры.
– Луканов – педант. Странно, что ошибся. Но ладно, бывает. С таким ужасом, что творился в тот день, и зануда мог лажануться.
– Мог. Вот и я думаю, что ошибка. А Тимошенко…
– Перебесится. Я и не таких убежденных видел. Успокоится и будет жить дальше, а не успокоится, так снова попадет ко мне.
– Как там твой контингент? – поинтересовался я, прихлебывая моккачино. Основная работа Деменко – в городском психоневрологическом диспансере, у нас он числится на полставки да иногда забирает особо интересные случаи к себе в зоопарк.
Вадим неопределенно пожал плечами.
– Как, как… Реактивных психозов масса. Еще и старые проблемы обостряются. Вон вчера пятеро поступило с диссоциативным расстройством идентичности. Классические случаи – хоть студентам показывай. И позавчера семеро.
– Богатый улов.
– Слишком богатый, – он недобро усмехнулся. – В самые урожайные годы максимум по трое в две недели привозили, а сейчас двенадцать человек за два дня. И еще куча новых пациентов по домам сидят на гидазепамовой и сульперидной диете.
– Немудрено. Нечасто каждый пятый умирает – морги переполнены, на кладбищах очереди, как на концерт. Вот народ с катушек и слетает потихоньку.
Деменко мрачно хохотнул:
– Это да. У меня за последние дни такие экземпляры попадались, что истории болезни хоть в рамочку вставляй на память. Один красавец вчера сидит напротив и мне проникновенно сообщает, что он Петр Первый. Я ему говорю успокаивающе, мол, все нормально, есть у нас и императоры, и адмиралы, и даже короли. По-настоящему есть. В диспансере в седьмой палате даже король Людовик-Солнце проживает – если его назвать не по титулу, буйствует.
– И что твой пациент?
– А он мне спокойно сообщает, что он не царь Петр Первый. А теплоход «Петр Первый».
Я рассмеялся и хлопнул Вадима по плечу:
– Выдумал небось?
– Обижаешь. У меня такая работа, что и выдумывать ничего не нужно.
Он помолчал минуту, а потом тихо сказал:
– Сегодня Лену хоронят. Поедешь?
– Да, – коротко кивнул я.
Деменко знал про мои непростые отношения с женой. И с Леной. Потому его вопрос был неоднозначным, а взгляд – пристальным
– Да в норме я, в норме, – отмахнулся я. – Совсем деформировался. Вадим, честно, вообще ничего не чувствую. То ли работой все из себя выбил. То ли мерзавец я первостатейнейший.
– То ли не любил просто…
– То ли, – повторил я. – Поедем на твоей или на моей?
– На твоей, но я поведу. – Деменко наконец отвел глаза. – Я свою в сервис на днях отдал. А тебе после… сколько уже дней ты торчишь на работе?.. только за руль садиться.
– Хорошо. – Спорить не хотелось, да и смысл? – А то попадем к Машке в контору из-за моей невнимательности. Вот жена удивится.
– Как она?
– Кали. Богиня смерти. По телефону – сурова и неумолима. А так
