Какая неожиданность, в бешенстве подумал Оюан. Его стертые, горящие ступни пульсировали болью в такт ударам сердца. Нелепая вылазка Чжу закончилась, не успев начаться. Они вернутся с пустыми руками в Интянь, где Чжу, разумеется, проиграет генералу Чжану. Без соли-то. И Оюану не останется другого выбора, кроме бегства из той запертой комнаты. Он не знал как — не осмеливался думать об этом, такая удушающая паника подкатывала к горлу при мысли о запертых ставнях и бдительных стражах, — но знал, что должен.

Чжу покосился на него:

— Я даже через маску чувствую, что ты прожигаешь меня взглядом. Ужасно неприятно! Напоминает мне, как мы, бывало, сидели в том зале со статуями демонов, медитировали на смерть.

Они с генералом Сюем переглянулись и затянули жутковатым хором:

— Мое тело, изъеденное червями, мое тело, умалившееся до окровавленных костей, которым не дают рассыпаться только сухожилия…

На мгновение Оюану представилось это самое тело — жизнь, которую Оюан знал и любил, умалившаяся до окровавленных костей на мокрой земле. Боль перехлестнула через край, словно масло, куда плеснули ковшом воды. Ощутив, что мучительный приступ близок, он понял — израненные ноги тут не помогут. Схватил миску с супом, откинул маску и сделал хороший глоток.

Cуп был раскаленный. Все равно что вытащить горячий камень из печи и сунуть в рот. Нежная кожа нёба тут же пошла пузырями. Чудовищная волна боли стиснула его изнутри так, словно голова вот-вот оторвется от плеч и уплывет. Воспоминания исчезли вместе с отчаянием, ничего не осталось, кроме благословенной небывалой муки.

Оюан не без труда пришел в себя и увидел, что Чжу задумчиво созерцает его через стол. Как будто понял, что именно генерал сделал, и пытался вычислить зачем. И только когда генерал снова надел маску, развернулся к остальным:

— Я побеседовал с рыбаками, они родом из разрушенного юаньцами поселка, так что остров они знают хорошо. Судя по всему, грунт там — сплошной известняк, изрытый туннелями. Некоторые ведут с поверхности прямо в море. Если мы заплатим как следует, рыбаки отвезут нас на своих лодках к морским входами в туннели.

— А в чем подвох? — поинтересовался генерал Сюй. Он осторожно прихлебывал суп.

— Хорошо же ты меня знаешь! — воскликнул Чжу. — Да, подвох есть. Юаньцы не охраняют туннели, потому что уверены: до морских входов не доберешься. Они под водой.

— Могу ошибаться, — обстоятельно заметил Сюй Да, — но я слышал, что море весьма глубокое. А я никогда не заходил в воду с головой. Думаю, остальные тоже. Мне также доподлинно известно, что ты плавать не умеешь, ибо все детство отказывался мыться.

Ни он, ни Чжу не улыбнулись, однако улыбка промелькнула во взглядах, которыми они обменялись.

— Я понимаю, что трудно. Но возможно.

Оюан не верил своим глазам: никто не скривился, не вспылил, напротив — все подались вперед, убежденные, что у Чжу есть решение, несмотря на очевидную невозможность всего предприятия.

Чжу спокойно произнес:

— Ведь генерал Оюан нам поможет.

6

Ханбалык

От осенней жары осталось одно воспоминание. Над загнутыми крышами Министерства прозрачное небо окрасилось полосами рассвета. Словно высоко в Небесах мороз, еще не спустившийся на землю, обжег лазурь, как в печи обжигают фарфор, и та вспыхнула яркими красками. Очередная бессонная ночь. Но измотанному Баосяну полегчало. Рассвет означал, что Баосян опять потерпел поражение, пытаясь уснуть, но при этом нес в себе обещание всех рассветов: что наступающий день будет лучше. Обычно Баосяну удавалось сохранять оптимизм до ранних послеполуденных часов, когда его настигало осознание, что вечер уже не за горами.

В длинных министерских коридорах было тихо. В кабинетах невидимые руки зажгли жаровни и расставили свежие чернила по столам. Собственный кабинет Баосяна располагался в том же здании, что и кабинет Министра, через несколько дверей по коридору. Он погрузился в работу. Она текла убаюкивающе: числа, суммы, щелканье абака и шорох кисти…

Баосян понял, что задремал, только когда его вырвал из дремы тот самый звук. Он резко выпрямился, даже зубы клацнули. Хотя этот звук снился ему и нарушал сон по сто раз за ночь, после пробуждения Баосян никогда не мог его вспомнить. В памяти оставался только страх такой силы, что Баосян просыпался, весь дрожа, с пересохшим ртом.

— Айгу-у-у, вы меня напугали! — вскрикнула девушка-служанка.

Баосян уставился на нее, взбешенный тем, что посторонний человек стал свидетелем его слабости.

— Я напугал тебя? — нашелся он наконец. — Как, однако, город отличается от провинции! Здесь, похоже, считают, что принца должны волновать чувства служанок.

Лучший способ прийти в себя — изобразить что-нибудь этакое. К его облегчению, колотящееся сердце постепенно успокаивалось. Кисть он сжимал такой мертвой хваткой, что руку свело судорогой.

— Принц Хэнани испугал свою недостойную служанку, и та осмелилась забыть, что он Принц, — жизнерадостно откликнулась девушка, и он запоздало узнал в ней ту веселую веснушчатую служанку, с которой встретился на экзамене. — Тысяча извинений за то, что разбудила высокочтимого Принца, по ошибке принятого за трудолюбивого чиновника из Министерства доходов!

Возмутительное нахальство. Она посмела помешать его работе, обвинила его в том, что он испугал ее, извинилась без малейшего уважения… Девушка поставила поднос на стол и наклонилась поднять упавшую пиалку. Ткань форменного платья с розовой отделкой натянулась на бедрах, когда служанка присела на колени, и собралась складками в изгибе талии. Когда она заправила волосы за крохотное ухо, Баосян поймал себя на том, что залюбовался девичьим профилем. Она как раз из тех игривых девушек, каких он обыкновенно предпочитает… Но эта мысль только заставила его ощутить себя больным от изнеможения.

— Я не просил чаю, — кратко заметил он.

Девушка выпрямилась, держа пиалку в руках. У нее от улыбки не только ямочки на щеках появлялись — все лицо делалось смешным и кругленьким.

— Простите меня, высокочтимый Принц. Было похоже, что чай вам не помешает.

У других служанок нет таких широких скул. Она откуда-то с северо-востока. Может быть, из Корё.

— Я принесу вам чистую пиалу, — мягко сказала девушка и исчезла.

За кабинетной дверью воцарилась привычная суета. Засновали по коридору чиновники, слуги, курьеры. Перевалило за полдень. Когда Баосян допивал седьмой чайник чая, раздался голос:

— О, усердие молодости!

Баосян поднял голову и встретился глазами с благожелательным взглядом Министра. Мантия у того была мятая, словно он спал, не раздеваясь, отчего Баосяну стало немножко неловко за старика.