Шрифт:
Закладка:
Рис. 16. В память о совместной с Ральфом Алфером статье 1948 года, посвященной синтезу атомных ядер в огне горячего Большого взрыва, Джордж Гамов наклеил на этикетку этой бутылки ликера «Куантро» слово YLEM. Термин «Илем» на средневековом английском обозначает первичную субстанцию, из которой был создан мир.
Открытие Пензиасом и Уилсоном реликтового микроволнового излучения прогремело на весь мир. До мирового научного сообщества наконец дошло, что космологическое расширение реально и оно означает, что прошлое Вселенной непредставимо отличалось от ее настоящего.
Осознание этого факта фундаментальным образом преобразовало ход дискуссии о происхождении Вселенной. Буквально за несколько дней первопричина расширения Вселенной, тайна, которая за тридцать лет до этого восстановила друг против друга Эйнштейна и Леметра, сделалась центральной проблемой теоретической космологии и осталась ею до сих пор.
Леметру рассказали об открытии CMB 17 июня 1966 года, в больнице, всего за три дня до его кончины. Новость о том, что «ископаемые остатки» первоначальной Вселенной, доказывающие правоту его теории, наконец найдены, принес ему близкий друг. Говорят, что на это Леметр сказал: «Я счастлив… теперь у нас есть доказательства»[81].
Сейчас может показаться странным, что «отец Большого взрыва» был католическим священником. Но Леметр хорошо понимал, как лавировать между Эйнштейном и Папой. Он приложил много стараний, чтобы объяснить, почему не видит конфликта между «двумя путями к истине», которыми он решил идти, – наукой и учением о Спасении. В интервью, которое Леметр дал Дункану Эйкману для The New York Times, он, перефразируя известное изречение Галилея о противостоянии науки и религии[82], сказал: «Как только вы осознаете, что Библия не претендует на роль научного справочника, а теория относительности не имеет никакого отношения к Спасению, старый конфликт между наукой и религией исчезает». И добавил: «Я слишком глубоко чту Бога, чтобы низводить Его до научной гипотезы»[83] (см. рис. 5 на вклейке). Работы Леметра с предельной ясностью свидетельствуют, что он не только не видел ни малейшего противоречия между этими двумя сферами, но и позволял себе некоторое легкомыслие в этом отношении. «Оказывается, – сказал он однажды, – в поисках истины приходится разбираться в душах так же хорошо, как в космических спектрах».
В начале 1960-х Леметр – в то время монсиньор Леметр, президент Папской Академии наук – стремился к тому, чтобы целью академии были передовые научные исследования, но при этом сохранялись здоровые отношения с Церковью. А добиваться этого, по его мнению, следовало скрупулезным соблюдением различий между наукой и религией в методологии и в языке. Леметр был далек от конкордизма, стремившегося непременно привести научные открытия в соответствие с истинами вероучения; он настаивал, что и у науки, и у религии есть свое собственное независимое поле деятельности. В этой связи он говорил о своей гипотезе первичного атома: «Такая теория полностью находится вне любого метафизического или религиозного контекста. Она оставляет материалисту свободу отрицать любое трансцендентное Бытие… Для верующего же она устраняет любую возможность [достичь] фамильярности с Богом. Она созвучна словам Исайи о “Сокрытом Боге”, остающемся сокрытым даже в начале творения»[84].
В более формальном смысле на позицию Леметра по этим вопросам, без сомнения, повлияли его штудии в неотомистской школе философии кардинала Мерсье в Лёвене, которые включали в себя вопросы современной науки, но отрицали ее онтологическое значение. В школе Мерсье Леметр научился видеть различие между двумя уровнями существования – между началом физического мира во временном, преходящем смысле и метафизическими вопросами существования: «Мы можем говорить об этом событии [расщеплении первичного атома] как о начале [Вселенной]. Я не говорю “о сотворении [мира]”. Физически все происходит так, как будто это действительно было началом, в том смысле, что, если что-то и происходило раньше, это не имеет никакого наблюдаемого влияния на поведение нашей Вселенной… Любое до-существование нашей Вселенной имеет чисто метафизический характер»[85].
Проведение этого различия и позволяло аббату Леметру рассматривать исследование физического происхождения Вселенной как удачную – и очевидную – возможность для развития естественных наук, в то время как Эйнштейн видел в этой проблеме угрозу физической теории. В основе их спора, таким образом, лежат различные философские позиции – они, по всей видимости, совершенно по-разному понимали, что же именно в конечном счете наука пытается сказать нам о мире. Леметр, как сейчас представляется, исключительно глубоко осознавал, что наша способность заниматься наукой на любом уровне ее абстрактности остается укорененной в наших отношениях со Вселенной. А его двойное призвание вдохновляло его тщательно разделять научную и духовную сферы. Результатом такого подхода была вера, свободная от догматизма, и наука, построенная на условиях человеческого существования. Как-то на устроенных в память Леметра торжествах в его родной деревне одна из его племянниц рассказала мне, что в семейном кругу молодежь часто поддразнивала Жоржа, добиваясь у него ответа, откуда же взялся его «первичный атом». «O, это все Бог», – отшучивался он.
Эйнштейн, наоборот, был идеалистом. Его открытие общей теории относительности представляет собой уникальный прорыв, который укрепил его убеждение в существовании окончательной «теории всего», неких вечных математических истин, определяющих свойства Вселенной и ожидающих своего открытия. Эту позицию отражает фундаментально причинное, детерминистское отношение Эйнштейна ко всем вопросам, имеющим отношение к происхождению Вселенной. Однако вытекающий из его собственной теории относительности ошеломляющий вывод, что Вселенная родилась из Большого взрыва, который также дал начало и времени, этой позиции кардинально противоречит.
В последующих главах я покажу, что взгляды Леметра в конечном счете оказались более надежным указателем направления движения к разгадке «тайны замысла». Антитеза «Эйнштейн против Леметра» отражает и дистанцию, которую спустя семьдесят лет пришлось преодолеть Хокингу. Ранний Хокинг был приверженцем позиции Эйнштейна – мы открываем в физике объективные истины, которые каким-то образом выводят нас за пределы физической Вселенной. Перейдя в истории наших странствий на более глубокий философский уровень, мы увидим, как и почему Стивен порвал с эйнштейновской позицией и пришел к принятию позиции Леметра. Мы узнаем, какие последствия это повлекло не только для нашей концепции Большого взрыва, но и для всей программы развития космологии.
Рис. 17. Когда мы только начали работать вместе, Стивен не знал о пионерской работе Леметра по квантовой космологии.
