Шрифт:
Закладка:
Вдруг повозка остановилась. Парень спрыгнул с козел, прошел немного вперед и стал кнутом счищать с чего-то снег, непонятно с чего. Затем быстро присел и поднял это что-то на вытянутых руках. Это оказалась маленькая худенькая девочка с корзинкой в посиневших от холода руках.
Из повозки закричали:
— Иди быстрей! Куда ты пропал?
Подхватив девочку на руки, парень поспешил к повозке и, наклонившись к окошку, почтительно произнес:
— Хозяин…
Занавеска на окне шевельнулась, отодвинулась. На мгновение блеснули чьи-то глаза и тут же исчезли.
— Брось ее! Живо!
— Хозяин, — в голосе парня слышалась мольба, — может, она еще жива… Спасите ее!
— Мертвая она! Ты что, хочешь ей гроб покупать?
— Хозяин… — чуть не плакал парень.
Из повозки раздалась ругань:
— Черт бы тебя побрал, не порти мне настроение перед праздником! Кому сказано, брось!
Стиснув зубы, парень опустил девочку в сугроб около дороги и накрыл своей ватной курткой…
Повозка двинулась дальше. Возница изо всех сил стегал лошадей. Колеса громыхали от быстрой езды.
В деревню въехали уже затемно. Привязав лошадей, парень помчался туда, где оставил девочку, и принялся шарить в снегу. Нашел! Прижимая девочку к груди, он побрел в деревню. Хотел хоть немного отогреть ее в своей каморке, но у него не оказалось ни спичек, ни дров. Тогда парень еще крепче прижал ребенка к себе. Только к утру девочка немного согрелась и открыла глаза.
Сияя от счастья, парень побежал к хозяину:
— Жива, жива! — кричал он, плача от радости.
Он умолял хозяина не прогонять сироту, обещал сам ее кормить и уговорил наконец хозяина. В знак благодарности парень согласился получать целый год меньше денег за работу.
Так девочка и осталась в помещичьем доме. Ей было лет десять. Маленькая и хрупкая, она выполняла любую тяжелую работу, вертела жернова, давила масло, стирала, мыла… Одним словом, трудилась не покладая рук, но дел не убавлялось. Помещик вечно ее бранил, сторожевые собаки рвались с цепи и свирепо лаяли, когда она проходила мимо. Всякий раз ее сердце сжималось, как у трусливого зайчишки. Только вечером, возвращаясь в каморку, она чувствовала настоящее человеческое тепло.
Девочка называла своего спасителя братом, а он, в свою очередь, звал ее сестренкой Лань. Они делили и голод и холод, совсем как родные. Судьба соединила их страждущие сердца.
Прошло семь лет. Девочка выросла, расцвела.
Однажды Цюлань сказала:
— Брат, тебе скоро тридцать, а ты не женат!
— Кто пойдет за меня, бедняка! — с горечью произнес Со Чэн.
— А меня взял бы в жены?
Со Чэн растерялся.
— Если я тебе не противна — женись на мне.
— Нет, нет… — покачал головой Со Чэн.
Цюлань вся засветилась радостью.
— Прошу тебя, возьми меня в жены. Уедем отсюда. У нас будет своя семья. Я всю жизнь буду тебя любить…
У Со Чэна забилось сердце.
— Тише, хозяин услышит…
— Пусть слышит! Не хочу больше здесь оставаться, в другом месте найдем пропитание!
— Эй!
Парень со всех ног бросился на зов.
— Со Чэн, ты что, хочешь жениться на Цюлань? — спросил помещик.
— Что вы, нет…
Хозяин ухмыльнулся.
Как-то к вечеру вернувшись домой, Со Чэн услышал плач. Он вбежал в свою каморку и увидел, что какой-то плешивый старик тащит на улицу Цюлань. Хозяин в одной руке держит кальян, а другой подталкивает девушку. Цюлань изо всех сил сопротивлялась, ухватилась за дверной косяк. Увидев Со Чэна, бросилась к нему:
— Брат, спаси…
Со Чэн обнял ее и в недоумении уставился на помещика.
— Ты вовремя вернулся, — пробормотал тот, посасывая кальян. — Попрощайся с сестрой. Она уходит и будет счастлива. Ее новый хозяин, господин Ли Чжангуй, очень хороший человек.
— Он продал меня, — заплакала Цюлань.
Со Чэна будто огрели палкой по голове. Он едва не потерял сознания.
— Хозяин, вы… вы…
Помещик молча посасывал кальян.
Плешивый старик подозрительно посмотрел на Со Чэна. Затем повернулся к девушке и злобно спросил:
— Что у тебя с ним?
— Он ее брат, у них ничего не было, — поспешил объяснить помещик.
Цюлань поджала губы.
Старик схватил ее за подбородок.
— Спала с ним? Признавайся!
Девушка оттолкнула его руку и вызывающе крикнула:
— Семь лет сплю! Он мой муж!
Помещик ушам своим не верил.
— Цюлань, ты что… — смутился Со Чэн.
Девушка подбежала к нему, обняла, разрыдалась.
Со Чэн тоже зашмыгал носом…
Старик холодно улыбнулся.
— Вот уж не ожидал, господин Лю Цзиньгуй, что вы подсунете мне испорченный товар. Да еще за такую цену! — Он вырвал у помещика из рук контракт о продаже, разорвал и направился к выходу.
— Ли Чжангуй… — попытался остановить его хозяин.
Но тот даже не обернулся.
Хозяин пришел в бешенство, лицо его покрылось пятнами. Он схватил Цюлань за волосы и ударил кальяном по голове.
…Хозяйка невольно потянулась рукой к седой пряди, нащупала шрам. И словно ощутила старую боль. Может, кое-кто и забыл прошлое, только не она. Ненависть не дает забыть…
Очнувшись от воспоминаний, женщина направилась к дому, подняла голову, посмотрела на строение из темного кирпича, крытое черной черепицей. Здесь прошла почти вся ее жизнь. В этом доме она была служанкой, теперь — хозяйка. Была бедной, да и теперь не очень богата. Но это нельзя равнять, — как, например, тыкву с фруктами! В тот страшный день, зажимая кровоточащую рану на лбу, она убежала от помещика. Односельчане помогли ей построить лачугу, которая и стала для нее и Со Чэна их первым семейным домом. На второй день их совместной жизни Со Чэн нашел временную работу, а она принялась плести корзинки. Ее душа была спокойна: есть семья, есть защита.
В 1947 году после освобождения у помещиков конфисковали землю и все имущество. Председатель деревенского комитета (сейчас он деревенский секретарь) привел их в помещичий дом и сказал:
— Отныне он ваш, вы за него заплатили кровью! Дом крепкий, еще ваши дети и внуки будут в нем жить!
Ли Цюлань провела рукой по дверям, покрытым черным лаком, заплакала. И вот с того дня, что бы ни происходило, она верила, что никто не отнимет у нее дом. В 1948 году одно время в провинции хозяйничали гоминьдановцы. Кое-кто из помещиков стал сводить с крестьянами счеты. Многие испугались и вернули землю, которую дала им народная власть. Но и тогда Ли Цюлань не оставила дом, хотя это могло стоить ей жизни. К счастью, Ли Цзиньгуй почувствовал, что его время прошло, и вел себя осторожно. Вскоре отряды
