Я представился его старым другом. Тем более мне это сделать было не сложно. Мы оба были врачи.

– Уже столько времени прошло… – Женский голос в трубке дрожал. – А до сих пор… До сих пор жизнь лишена… Я даже не знаю. Лишена смысла? Смысл – слишком высокое слово. Все проще. Просто жизнь лишена его… И я очень, очень буду рада встретиться с его старым другом. Когда можно? Да хоть сейчас. Ведь еще не так поздно. Да-да, запишите адрес. Хотя его легко запомнить…

Но я записал. Через минут сорок я был у Агафьевых.

Его квартира оказалась полной противоположностью моей. Она была похожа на квартиру моих любимых родителей. Или любимого Чехова. Если бы во времена Гиппократа были квартиры, наверное, она была бы такой же. Впрочем, я наверняка не могу знать… Хотя совсем еще недавно я жил именно в такой квартире…

Впервые за все время нашей дружбы с Лисом я поморщился, вспомнив его сытое, круглое лицо. Словно новая работа и новая квартира были не моим выбором… И, пожалуй, дизайнером мне стать так и не придется. Стиль максимализма придуман задолго до меня.

С женой Агафьева мы пили чай не из гжели. Но чашечки были тоже уютные и домашние, в розочки. И блюдце – с золотой каемочкой. Чай из такого блюдца я пил в детстве. Почему теперь не пьют чай из блюдца? И почему на блюдцах теперь не бывает золотых каемочек? Я не знал. Но не пьют. И не бывает.

Жена Агафьева была такой же уютной и домашней, как и ее чайный сервиз.

– А я так всегда мечтала о гжели. И Пал Палыч все хотел мне купить сервиз на нашу годовщину. Но так и не собрался… Но я не жалею. Мне было бы еще больнее…

Я опять вспомнил свой сервиз, чашки, ложки, поварешки, которые систематически летели мне в голову. И я мужественно отражал удары. Ады из ада.

– Я что-то не помню вас на похоронах Пал Палыча, возможно, просто много времени прошло.

– Нет-нет. Просто я был в длительном отъезде. Вот вернулся. И случайно узнал, что он внезапно умер, – поспешно перебил я ее.

– Да, удачное слово – внезапно…

Агафьева всхлипнула. И промокнула глаза салфеткой.

– Извините. Действительно, так внезапно и так неправильно.

– Он очень болел?

– Ну что вы! Вы как друг, наверное, знаете, что он был очень сильным, здоровым человеком. Занимался спортом. И вот… Какой-то бронхит. Кто бы подумал, что такой мужественный человек умрет от бронхита. Я себе никогда не прощу…

– Ну, вы точно не виноваты.

– Конечно, виновата! Конечно! Это я согласилась, чтобы его положили в больницу! Он вообще никогда не обращался к врачам! Он сам был врачом. И для себя, в том числе. И любил повторять – врачи боятся лечиться друг у друга! А я сама тогда испугалась! Этот приступ кашля. В общем, его госпитализировали.

– Но больница тут ни при чем. – Хотелось бы, чтобы мой тон был более уверенным. Но получилось вяло.

– Нет, что вы! Я никого не обвиняю… Просто почему-то кажется, если бы он остался дома, все было бы хорошо. Но я понимаю, это может просто казаться. Хотя ни в чем нельзя быть уверенным.

– А кто был его лечащий врач?

– Еще раз извините. Вы меня не так поняли. Я действительно никого не хочу обвинять! Никого! Тем более у него был замечательный врач, сам заведующий больницей Лисецкий. Очень чуткий человек. Просто это роковая случайность. Приступ кашля – и он задохнулся. И никого рядом. Ведь он умер ночью. Вот мне и кажется, если бы он остался дома…

Агафьева резко встала и подошла к окну. Я был уверен, что она плачет.

Мне очень хотелось узнать хоть что-нибудь про Пал Палыча, как его называли. Хотя ему было всего тридцать пять лет. Фактически мальчишка. А ощущение – что такой взрослый. И его жене, пожалуй, не больше тридцати пяти. Но тоже ощущение взрослости. Теперь такую взрослость редко встретишь. Разве что после пятидесяти.

Я прекрасно понимал, что взволновал Агафьеву. И лишние вопросы могли вызвать лишь лишнюю подозрительность. Поэтому пришло время откланяться.

– Да, в эту субботу будет годовщина со дня его смерти. Я буду рада вас видеть. Тем более соберутся все его друзья. Ведь у вас наверняка есть общие друзья, – уже у дверей сказала она, слегка сощурившись.

И мне вдруг показалось: она мне не поверила. Особенно, что я друг ее мужа.

Мой взгляд остановился на фотографии маленькой девочки, висящей на стене, сбоку от двери. Белый бант на макушке короткой стрижки. И веселые веснушки. Мне показалось, что это Агафьева. Симпатичная фотография. Из прошлого, которое не вернешь. Где остались белые бантики. И веснушки… И я поспешно откланялся.

Никуда идти я не собирался. Ни на какие поминки. Я не знал Агафьева. Но я знал Лиса. И разговор с ним решил отложить до утра. Сейчас моя голова ничего не соображала. И дома я уснул как убитый…

И мне снилось, что я со своим псом Вражком играю в крестики-нолики. Таблица была начерчена мелом на большой старой школьной доске. Я не знаю, существуют ли такие доски еще в школах?.. И в этой таблице были еще плюсики. И мы с моим псом Вражком, который был с меня ростом, по очереди заполняем мелом таблицу. Крестики, нолики, плюсики. А Лис кружит возле нас и поет гнусавым голосом: «Крестики-нолики, плюсики-колики – детская игра…» При этом он притоптывал толстыми ногами. И после каждой строчки добавлял: «Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха!..»

Мой пес спал на моем диване, у моих ног. Но ему вряд ли снилась игра в крестики-нолики…

Утром, по дороге на работу, я продумывал разговор с Лисом. Поначалу я решил действовать откровенно. Что тут такого, если я хочу узнать о внезапной смерти пациента? Но, переступив порог кабинета Лисецкого, я вдруг резко передумал. Не знаю почему. Передо мной сидел мой старый друг Валька, с которым когда-то мы давали клятву Гиппократа. Круглолицый, полнеющий, близорукий товарищ. У которого чудесная жена Иришка. И чудесная собака. И все они так похожи друг на друга. И по вечерам за круглым столом они обожают пить чай из гжели, которую я когда-то подарил им на свадьбу по совету отца. Как все мило и как все просто. И как все понятно.

И все же…