Шрифт:
Закладка:
«Командиру войсковой части полевая почта двадцать пять семьсот двадцать шесть. Рапорт. Прошу уволить меня…» — тут перо Сильвестра запнулось, он не сразу вспомнил принятую у русских формулировку и решил освежить память затяжкой табака. Папиросы лежали под вечерним выпуском «Завтрашнего дня», и Сильвестр опять пробежал отчеркнутый абзац из второго репортажа Дембински.
Щелкопер в цветах и красках раскатал про «расстрел беззащитного дитя русским летчиком» и вспомнил также Сильвестра: «Нашу потерявшую сознание соотечественницу в госпиталь Святой Марии-Магдалины доставил некто С. Фельд. Воспитанный тоталитарным режимом подполковник полиции в отставке странным образом оказался на месте событий именно в нужный час. Две судьбы: Ева Миллер и Сильвестр Фельд. Невинная жертва и… Что тут можно еще добавить? Каков господин, таков и слуга. С. Фельд — служащий русской армии».
«Не служащий, а рабочий, — мысленно поправил Сильвестр. — Слесарь-газовщик, а мог быть генералом, если бы нос держал по ветру, не вернулся начальником полиции в провинциальный городок из центрального аппарата, вовремя выложил на стол партийный билет. Но ты выбрал себе другую судьбу».
Из органов внутренних дел Сильвестра Фельда увольняли дважды, оба раза не спрашивая согласия. Впервые это случилось в середине пятидесятых, когда труднообъяснимые, неприцельные хаотичные аресты выщелкивали из рядов народной полиции и служб госбезопасности верных и честных людей. Фельд не мог этого понять, и на партийном активе служащих столичной полиции поднял руку.
Министр внутренних дел кивком головы удостоверил, что этому незапланированному оратору можно предоставить слово. С отеческой улыбкой он смотрел из президиума на энергичного офицера в серебряных погонах, поднимавшегося к трибуне. Служебная карьера Сильвестра Фельда тоже была на крутом подъеме, в отделе кадров ему шепнули, что документы для учебы в Советском Союзе уже оформлены.
Сильвестр до сей поры помнил пять ступеней на убранную кумачом сцену. Перед ним был актовый зал с аккуратно заполненными рядами, а он мысленно видел зияющие бреши и громко спросил: «Где наши товарищи, названные врагами трудового народа?»
Улыбка сползла с лица министра. Затих зал, только что лениво шелестевший газетами. Капитан Фельд говорил о том, о чем в газетах не пишут. В паузах между словами Сильвестр слышал, как тикают на руке часы, — такая стояла тишина.
В перерыве он взял в буфете салями и бутылку коньяка: выпить и закусить в последний раз. Сослуживцы подходили как бы невзначай: «Ты молодец, Вести…» Он отвечал: «Хватит ли у вас смелости поздороваться со мной завтра?»
Завтра пришло без мундира и серебряных погон. На руках у Сильвестра — жена и двое детей, поэтому через три дня он уже разгружал вагоны на столичном вокзале. Была осень. Осень пятьдесят трудного года, которая войдет в новейшую историю страны как дни кровопролитной междоусобицы. Но выстрелы еще не звучали на улицах столицы.
Выстрелы Фельд услышал в родном городке, куда вместе с семьей вернулся накануне трагических событий. Было раннее утро теплого октябрьского дня. В воздухе плыли золотые паутинки запоздавшего бабьего лета. Редкие отважные, вышедшие за хлебом наподобие Сильвестра, настороженно озирались. Из окна муниципалитета свешивался национальный флаг, из которого бритвой был вырезан герб.
«Стоять! — И ствол автомата уперся Сильвестру в спину. — Кто ты такой?»
«А вы?» — не испугался Сильвестр. В народной полиции трусов не держат, а сейчас, как никогда, он ощущал зуд в руках навести порядок. За спиной его стояли только трое — он видел их тени на мостовой. Трое плюс автомат.
«Мы национальная гвардия, — последовал уверенный ответ. — А ты можешь не отвечать. На тебе форменные ботинки. Все ясно. К расстрелу!»
Тем самым форменным ботинком, который чуть не подписал ему смертный приговор, Сильвестр ударил говорившего по голени, одновременно перехватив автомат. Это был ППШ. Сопляки не умели крепко держать оружие в руках, и Вести не стал стрелять. Тем более им на подмогу по улице мчался грузовик с людьми под тем же искалеченным, искромсанным национальным флагом.
Фельд метнулся в переулок и задел головой ноги повешенного на фонарном столбе секретаря горкома. Сильвестр хорошо знал этого немолодого человека с больным сердцем и поэтому неторопливого в движениях. Вырванное из распоротой груди сердце больше не будет болеть. Секретарь горкома висел под окнами своей квартиры.
А те, в кузове грузовика, уже заметили Сильвестра. Машина разворачивалась прямо на перекрестке. Они не боялись нарушить правила уличного движения. Они были хозяевами в городе.
Фельд установил переводчик огня на одиночные выстрелы — патроны надо беречь — и вскинул автомат. Его лица коснулась паутинка бабьего лета. Выстрел коротко стукнул на залитой солнцем улице.
…«Ку-ку!» — одиночно прохрипела шварцвальдская кукушка, разом напомнив Сильвестру о позднем часе, о немолодом его возрасте и стакане молока, положенном перед сном. Вот он, стоит на столе, где прежде было место кувшину с вином и за которым хватало места всем друзьям. А ведь повезло тебе, Вести, что дожил до внуков.
Сколько раз могла оборваться ниточка судьбы, срезанная пулей!
Она могла оборваться на солнечной улице родного городка, где Сильвестр принял бой с национальными гвардейцами. После, при штурме их последней огневой точки на колокольне госпиталя Святой Марии-Магдалины. На кладбище, куда Фельда привел след наиболее фанатичных в жестокости повстанцев. В склепе у кладбищенской ограды они, как стало известно Сильвестру, заранее припрятали деньги, документы, чистую одежду — повседневная была запачкана кровью. Не надеясь на снисхождение, трое или четверо боевиков решили уходить к западной границе.
Сильвестр устроил засаду по всем правилам. Нет, он был не один. В те дни невидимая борозда разделила Охотничью Деревню на два лагеря. Граница пролегала по улицам, на две половинки, словно круг домашнего сыра, разломила некоторые семьи. В противовес «национальной гвардии» стихийно сложился отряд рабочей милиции. Все молодые горячие ребята, вооруженные охотничьими дробовиками. В засаде у одного из парней сдали нервы.
Выстрелы двустволки грянули неожиданно и были совсем некстати, сорвав первоначальный замысел Фельда. Кладбище осветилось ответными вспышками автоматного огня, между надгробий засвистели пули, кроша мрамор, царапая гранит. Надгробные плиты принимали свинец, предназначенный живым. Сильвестру показалось на мгновение, будто мертвые поднимались из земли, чтобы остановить, развести врагов, еще вчера мирно пивших вино в одной корчме. Но нет — кровь бьет в головы сильнее вина.
Сильвестр стряхнул с плеча ветку, сбитую пулей, и ринулся вслед за стрелявшим, перемахнув кладбищенскую ограду. Связанные огненной цепочкой перестрелки, они бежали по темным улицам мимо домов с запертыми дверями и закрытыми ставнями. В проходном
