Я предприняла последнюю попытку спасти свой план. Я говорила слишком много, нервно и глупо, рассказывала, как после завтрака Коре резко полегчало, но всю ночь она металась в жару, стенала и звала во сне Иисуса, но утром печенье и бекон поставили ее на ноги.

Ог крякнул, и тут случилось невероятное: будто бросая мне спасательный круг после того, как только что раскачал лодку моей лжи, он вдруг протянул скрипучим голосом:

– Бекон эта бабенка обожает, что правда, то правда.

Папа еще какое‐то время раздумывал над загадкой, а потом велел мне задать корм курам и снова принялся за еду. Сет по‐прежнему пристально смотрел на меня с дальнего конца кухни, и лицо его потихоньку расплывалось в улыбке. Он быстро дернул молнию на куртке и выскочил в заднюю дверь – она захлопнулась за ним со звуком ружейного выстрела.

Я чувствовала на себе взгляд Ога. Если бы я на него посмотрела, то, возможно, увидела бы в его глазах слабый отблеск раскаяния, но я не решилась поднять головы. Аппетит пропал. Я встала, водрузила наполовину полную тарелку на пирамиду грязной посуды со стола и пошла к раковине – приниматься за мытье.

Со стороны сарая раздалось яростное рычание родстера, который заводил Сет. Автомобиль тарахтел, а Сет снова и снова поддавал газу, будто нарочно испытывая мои нервы. Когда в окне над раковиной показался желтый капот, я не сразу сообразила, что к чему. В последнее время Сет просто помешался на своей машине, они с Холденом Оукли и Форрестом Дэвисом частенько ковырялись под крышкой капота, шумные и грязные, с “лаки страйками”, свисающими с губ. Годы напролет я наблюдала, как Сет возится со сломанным двигателем, и не представляла, что когда‐нибудь машина действительно сдвинется с места. И вот она медленно проехала мимо кухонного окна, Сет, сгорбившись за рулем и триумфально на меня посматривая, приложил руку ко лбу и с издевкой отдал мне честь. Потом притормозил и взревел двигателем с таким оглушительным крещендо, что папа бросился к двери, а Ог за столом завопил, – и наконец автомобиль пустился прочь по дороге, оставив за собой облако пыльного выхлопа и следы, похожие на две глубокие царапины от когтей.

В тот вечер к ужину Сет не вернулся. Никто ничего не сказал, как будто его пустой стул и раньше часто оставался никем не занят. Папа спросил, управилась ли я со всем, что не было сделано с утра в курятнике и на скотном дворе. Я сказала, что да, управилась. Дядя Ог промолчал. Когда мужчины ушли из кухни, я, разделавшись с посудой, побежала вверх по лестнице и захлопнула за собой дверь громче, чем следует, – хотела объявить всем, что ложусь спать пораньше. Затолкав под одеяло подушку так, чтобы по форме было похоже на человека, и надев дополнительный свитер, я на цыпочках спустилась обратно, бесшумно натянула ботинки и шерстяное пальто и выскользнула в заднюю дверь.

Пока я бежала через двор, меня колотила дрожь – то ли от октябрьского воздуха, холодного до боли в ноздрях, то ли от предвкушения скорых объятий Уила. К тому же я страшно нервничала и все время оглядывалась, всматриваясь в озаренную лунным светом ночь, – боялась, что за мной следят и я рискую привести Сета и его дружков прямиком к тому, кого они ищут. Когда впереди показался кривой тополь и внушающий спокойствие силуэт Уила, безмятежно прислонившегося к стволу, я успела так издергаться, что не выдержала и разрыдалась. Я бросилась к нему, и он поймал меня в распростертые объятия.

Мы укрылись среди ив и уселись друг напротив друга на небольшой просеке. Он держал мои руки в своих, и мы говорили о любви, об опасности, о Сете и таких, как он. Уил пригладил мне волосы и утер холодные слезы. Я смотрела в его нежные карие глаза и призывала на помощь всю свою отвагу: мне предстояло предать собственное сердце.

– Тебе надо уехать, – сказала я, одновременно искренне веря в эти слова и презирая себя за них.

Уил позволил моей идее повисеть в студеном воздухе между нами. А потом улыбнулся мне во весь рот – как во время нашей первой встречи на углу Норт-Лоры и Мейн-стрит и как там, в хижине, когда я стояла перед ним голая, – с благодарностью за что‐то такое, чего во мне до него не видел никто и никогда, и в особенности – не видела я сама. Мне казалось, я схожу с ума: то, о чем я его попросила, так не соответствовало тому, чего я хотела, что казалось, слова эти произнесла какая‐то другая девушка.

Уил покачал головой.

– Таких, как Сет, больше, чем ночью звезд на небе, – сказал он наконец, надеясь успокоить меня своим небрежным тоном, но эффект вышел совершенно обратный.

Ведь Уил был безусловно прав: куда бы он ни отправился, повсюду отыщется какой‐нибудь исполненный ненависти Сет, который захочет во всех своих бедах обвинить темнокожего парня вроде Уила. Мне стало ясно, что убегать он не станет.

– Я пойду за рекой, – сказал Уил. – Мой дед всегда говорил мне, что это – единственный выход.

Я кивнула, будто поняла, что он имеет в виду, и мы договорились о встрече на следующий день.

Одурманенная страстью и уверенностью Уила в том, что наша любовь преодолеет ярость Сета, я продолжала при всякой удобной возможности с ним встречаться. Здравый смысл кричал, что мы ведем себя как дураки, но мы не желали слушать. Я все же соблюдала осторожность. Ускользала из дома незамеченной – по крайней мере, мне так казалось. Сета почти не было видно. Свои обязанности по хозяйству он выполнял в еще более угрюмом и злобном настроении, чем обычно, а в доме объявлялся только иногда на обед или ужин, но по большей части носился как угорелый на своем родстере. Об “индейце” у нас говорить перестали, и с каждым днем мне становилось все проще убедить себя в том, во что мне так хотелось верить: что Сет забыл про Уила.

Не знаю, во время которой из наших встреч я невольно привела к нему Сета. Но спустя неделю после того, как Уил сжимал в ивах мои ладони и говорил, что никогда не уедет из Айолы, спустя ровно неделю – час в час – после того, как он отер слезы с моей щеки и попытался поцелуем прогнать мои страхи, Уил на наше условленное место не пришел.

Я мерила шагами стылую ноябрьскую ночь, ждала,