– Грейси, милая? – Взгляд Фионы скользит по горе, которую дочка соорудила из жестяных банок и чехла от пыли. На вершине стоят игрушечные звери, будто обозревая свое царство. У основания располагается Стоунхендж из кубиков.

Тишина.

Снизу доносится шарканье Тома, он идет в холл. Фиона слышит, как муж зовет:

– Грейси!

Призыв, который никто не услышал и на который никто не ответил.

Фиона идет к окну. Идет, но осознает, что движется так, словно ее оглушил беспрерывный вой пожарной сигнализации.

Жадно отыскивая дочь, ее взгляд блуждает по заброшенному саду и замирает на темном провале распахнутой в ветхом заборе калитки. Черный туннель, брешь в обороне, он уводит в заросли деревьев и кустарников. Фиона думает о причале без перил, о плещущихся волнах.

– Черт!

* * *

Они не бегут, но и не идут. На полпути между дверью кухни и садовой калиткой их недолгий гнев на Грейси за то, что она снова забрела в лес, перерастает в изжогу беспокойства.

– Повешу тут замок, – обещает Том.

Их бледные лица напряжены, супруги невнятно бормочут друг другу ободряющие слова, пока шагают к деревьям. Ни один из них не обдумывает сказанное другим, поскольку каждый старается удержаться от самых ненужных в такой ситуации размышлений. А затем они одновременно останавливаются и смотрят на маленькую фигурку своей дочери, которая появляется за воротами.

Сбитые с толку, они стоят безмолвно, мысленно подбирая подходящие для расспросов слова. Но поскольку никогда прежде у их девочки не было такого выражения на лице, заминка длится недолго. И вот уже они бегут к дочке.

В начале тропинки ошеломленный взгляд Грейси скорее пустой, чем затуманенный, она совсем не ищет родителей. Словно те появились слишком поздно и случившегося уже не исправить.

20

Склонна внезапно пугаться и приходить в ужас от опасностей, которые ей почудились? Разумеется, как и любой ребенок, но на этот раз все иначе. На маленьком личике ни кровинки, необычно молчалива, а в глазах шок – это заставляет Тома опуститься на колени перед табуретом, на котором сидит Грейси. Видя дочку такой жалкой и съежившейся, он боится, что уверенность, которую она успела приобрести за четыре года жизни, рухнет за один день.

Внезапное осознание того, насколько она мала и невинна, бьет его под дых. Ее прекрасные зеленые глаза не узнают Тома, лишь глядят сквозь него и моргают, пока разум доискивается и докапывается до истины; вопросы и проблемы по-прежнему спаяны воедино.

Том не может дышать. Его тянет обнять дочку, прижать к своей груди и прогнать горе. Но Фиона ближе, а Грейси хочет к маме.

Их дочка всегда была шалуньей. Отвернешься в супермаркете, а она уже через два прохода придумывает игру в магазин с товарами с нижних полок. Едва научившаяся ходить, она убегала по траве – холодной или покрытой росой, – оставив его в парке с коляской, нагруженной сумками и медведями. Том и сейчас может увидеть ее двух- или трехлетней: похожие на игрушечные резиновые сапоги на коротких ножках выписывают круги на газоне игровой площадки под прерывистое дыхание малышки. Безрассудная и наполненная восторгом от простой радости движения, Грейси всегда топала по прямой к забитому машинами горизонту. Сколько раз ему приходилось изучать местность, отыскивая опасных собак, быстрые велосипеды, пруды, блеск битого стекла, какашки, которые прятались свернутыми змеями. И бросаться в погоню. Сегодня он даже не заметил, как она вышла из дома. Хоть мысль о том, что дочка не вернется, и не нова, смириться с этим Том не может.

– Заблудилась, орешек? Перепугалась? – Констатация очевидного только усиливает ощущение собственной бесполезности.

Плечи Фионы расслабляются от облегчения, хотя в голосе по-прежнему звучат строгие нотки:

– Что говорила мамочка, а? Насчет того, чтобы не ходить туда?

Фиона бросает острый взгляд на Тома, и тот смущенно шарахается в сторону. Он чувствует себя обманутым и внезапно отстраненным, оторванным от этих двоих, которые поддерживают его в жизни. Он затащил их в полуразрушенный дом с отвратительными соседями, непомерно далеко от школы, работы, друзей и комфорта.

Финансовые проблемы – единственное электричество, которое сейчас проходит по их нервам-проводам. Как бестолковый политик, он продал своей дочери идею жизни среди деревьев, чистого воздуха и друзей-кроликов. Том никогда раньше не жил в деревне. Что он мог об этом знать? Или вообще о чем-нибудь? Широкополосный интернет здесь едва струится, а в квартире был стремительным. Мгновенный доступ ко всему миру, к людям. Еще одно предупреждение о том, как далеко он увел свое племя от всего привычного.

– Я позову Арчи, – говорит Том.

Ему никто не отвечает.

Прижавшись к матери, Грейси наконец всхлипывает. Ее накрывает теплом и ароматами, которые были рядом от самой кроватки в роддоме и колыбельки. Всего лишь запах матери вызывает целую волну воспоминаний, и та поднимается выше плотин, возведенных дочкой за всю жизнь. Самое безопасное место – рядом с мамой.

Фиона шепчет: «Тссс…» – и целует взъерошенную макушку Грейси.

Том выходит.

21

Сумерки старят и без того темное низкое небо. Свет, что еще остался, тускнеет и заставляет Тома чувствовать себя так, будто он страдает дегенеративным заболеванием глаз.

За пределами сада, среди корней старых деревьев, тусклый блеск неба полностью поглощает дальняя сторона леса, где бы ни проходила ее граница.

– Арчи!

Пригибаясь под мускулистыми ветвями, отмахиваясь от мешающей молодой поросли, поскальзываясь на мокрой тропинке, он умоляет влажную землю отдать собаку и нового пингвина Грейси. Но перед напряженными глазами Тома лишь муть, словно он погрузился под воду в канале.

Между непроходимыми зарослями кустов и колоннами увитых плющом стволов муть размывается до почерневших сгустков пустоты. Стоящие рядом предметы наползают друг на друга и превращаются в нечто совершенно иное: дерево становится великаном, куст – двуногим волком, папоротник – лицом, перед которым Том едва не извинился, упавшая ветка кажется сгорбившейся от горя женщиной в накидке. Пустоты расширяются, углубляются. Верхушки деревьев протягивают руки вверх и поникшими пальцами хватаются за лучи умирающего солнца.

– Арчи!

Полуослепший Том пошатывается, а за ним наверняка наблюдают коварные твари. Он спотыкается, бледный и теплый, точно дрожащее животное, которое пахнет пищей и уже давно должно прятаться в своей норе. Древние инстинкты трепещут в ожидании нападения сзади или сбоку.

– Арчи!

Оказаться здесь так скоро после первых напрасных поисков и пытаться найти уже не только очередную потерянную игрушку, но и собаку – это доводит его от подавленности до раздражения. Оно тлеет внутри, словно приступ