Поэтому я раскрыла сумку, демонстрируя целую кучу баночек с колерами, набранных утром в тётином чулане, и сказала:

– Я тут подумала, что к бирюзовому можно добавить ещё немного цвета. На втором этаже, например.

– Там две комнаты пустуют, – проговорил Илья, скрестив руки на груди и упершись бедром в стол. – И я пока не знаю, для чего их приспособить, поэтому пусть пустуют и дальше.

– Но есть третья. Которая с балконом.

Илья смотрел на меня внимательно и задумчиво грыз губу, а я снова поймала себя на этом ошеломляюще внезапном чувстве:мнехотелось грызть его губу, хотелось исцарапать подбородок о его щетину, хотелось прильнуть, выгнуться, слиться воедино, и по позвоночнику, несмотря на жаркий день, пробежали колкие беспокойные мурашки.

– Ты сейчас в спальню ко мне напрашиваешься? – прямо спросил Илья, сверкнув янтарём, и светлый разум победил-таки глупое тело, поэтому я показательно фыркнула:

– Исключительно с благими намерениями! Твои стоймя стоящие посреди комнаты носки меня совершенно не интересуют, а вот балкон я видела, когда мы дом снаружи лаком покрывали. И ему не помешало бы слегка обновиться.

Илья перевёл взгляд на колеры в моей сумке и прищурился, будто что-то серьёзно обдумывая, а я принялась шагать пальцами по крышкам баночек.

– Можно покрасить перила в лазурный, как небо в ясный день. Или в мягкий колумбиновый, он с серым отливом, даже скорее с сизым, так больше похоже на небо местное. А можно в хризолитовый, как измазанный золотистым солнечным светом лес, или в глубокую празелень, как дикое море. В чесучовый, чтобы и на вид шероховатый – как песок. Ну или в белый, в безотказный белый, необязательно в стокгольмский, можно и в цинковый. Или в амиантовый. А ещё я никогда не видела озеро с твоего балкона.

И улыбнулась своей самой обворожительной улыбкой.

Наверное, это звучало, как заклинание, причём вполне рабочее, потому что на Илью оно подействовало. Он снова коснулся меня взглядом – тем, что до волдырей, – а затем вздохнул и кивнул в сторону лестницы.

– Ну пойдём. Посмотришь на озеро.

Я радостно крякнула, схватила сумку и последовала за Ильёй. Страстно желая вконец перепачкать пальцы краской и… И не наломать дров.

Он поднялся на второй этаж, чуть помедлил перед дверью, словно в нерешительности, но всё же распахнул её, пропустил меня вперёд, и я улыбнулась, разом перешагнула через две последние ступени и зашла внутрь, бегло осматривая комнату. На первый взгляд здесь не было ничего такого, чего ему стоило бы стесняться. Не самым аккуратным образом заправленная постель, на полу у изголовья кровати – несколько книг с посеревшими от времени обрезами, недопитая бутылка газировки и перекрутившийся змейкой провод телефонной зарядки. Стоящий в углу стул с небрежно наброшенной на спинку одеждой, клетчатые рубашки в ассортименте. Старый комод, явно из благородных пород дерева, на нём – телевизор, какие-то непонятные, но очень, вероятно, нужные в мужском хозяйстве штуковины и россыпь картонок и блистеров с таблетками. На стенах – вагонка и старомодные, судя по орнаменту, но на совесть приклеенные обои. И солнце, бесцеремонно бьющее в окна, вырисовывающее затейливые геометрические фигуры на всех поверхностях, докуда могло добраться, празднично подсвечивая кружащие в воздухе пылинки.

Единственным, что нарушало безмятежность этого места, был какой-то настойчивый шорох со стороны балкона, и я повернула голову и непроизвольно ахнула. Поймав порывы сквозняка из-за настежь открытых дверей, ввысь взмыли стаи бумажных журавликов, привязанных нитками к карнизу, расправили крылья, зашуршали, зашептали, зашелестели, завились в спирали, коснулись потолка и опустились к полу, оттолкнулись и снова взлетели, оживляя скупое убранство спальни движением, звуком и чем-то ещё, пока непонятным, но отчего-то вдруг тревожным.

– Ого! – воскликнула я, бросив сумку на кровать и подойдя ближе. – Это всё ты сделал?

Журавлики, они были… как ворвавшаяся внутрь часть того чарующего мира, той могучей стихии, что бушевала снаружи, где леса, моря, пески и безвременье. Или как напоминание о том периоде, когда дикие озёрные птицы пусть недолго, но писали историю этого дома, спасая его обитателей от тягот и нищеты. Или как… не знаю, что-то в них такое было…

– Сколько же пачек бумаги твой бизнесмен на тебя, несговорчивого, израсходовал? – поинтересовалась я, вспомнив, как Илья на днях ловко превратил привезённый адвокатом документ в бумажную птичку, и поймала пальцами одного журавлика.

Лист, из которого тот был сложен, пожелтел от солнца и обтёрся по краям от солёных ветров, но не оставалось сомнений, что на нём что-то было напечатано. Текст я разобрать не смогла, поэтому подхватила второго журавлика, поновее, потом третьего. «Транец», «бортовой стрингер», «бракета» – эти слова, оттиснутые на гладких боках и крыльях бумажных птиц, ни о чём мне не говорили, но маловероятно, что они встречались в договорах купли-продажи, и я нахмурилась и напряглась, продолжая рассматривать надписи, пока не наткнулась на «киль». Я не знала точно, что такое киль, но где его искать – представляла, а потому тут же почувствовала, как больно заныло в груди.

– Это же?.. – повернулась я к Илье.

– Учебники, – просто ответил он, подтверждая мою догадку. – По технике кораблестроения. Ещё там справочник по чтению чертежей вроде.

Илья бросил на меня короткий взгляд, обогнул и вышел на балкон, облокотился на перила, а я так и осталась стоять в дверях, позволяя колыхающимся на ветру журавликам садиться мне на плечи и путаться в волосах.

– Я ведь тебе рассказывал про проблемы с мелкой моторикой? – проговорил он, смотря куда-то вдаль. – Сначала были мячики, терапевтический пластилин, тренажёры разные – короче, вся эта медицинская фигня. Потом врачи велели продолжать уже в домашних условиях, но собирать пазлы мне быстро надоело, вязать как-то совсем не тянуло, а секрет кубика Рубика я разгадал за пару недель, и стало скучно. Зато вот с оригами сложилось.

– Из твоих университетских учебников? – безрадостно уточнила я.

– Ну а зачем мне они? Я всё равно не буду больше учиться.

– Тебе не дали академ?

– Дважды давали, но потом я забрал документы. Стало не до учёбы как-то, надо было себя обеспечивать. Ну и к тому же я хотел не схемы рисовать, сидя в чистеньком кабинете, а руками работать, в цеху или на стапелях, но для этого, – Илья вздохнул, – для этого физическая сила нужна.

– Но ты же самый сильный человек на свете, – прошептала, свистяще пропищала я, и он обернулся, снова окинул меня взглядом с ног до головы и усмехнулся горько.

– Мира, вот ты кроха совсем, а я сейчас даже тебя не подниму, сил не хватит.

Мне вдруг вспомнилось, с какой лёгкостью он раньше закидывал меня на плечо, держал крепко, стискивая бёдра одной рукой, и ещё умудрялся при этом, например, бежать или смеяться, ловить мои шаловливые ладони и грозить страшной расправой за каждый щипок. А теперь его будни – это не про идущий по морю сухогруз, а чтобы пальцы шевелились нормально. И ещё эти чёртовы журавлики, как напоминание о мечте, которой не суждено сбыться, которую пришлось похоронить.