много лет в лагерях. Он написал, по-моему, об этом прекрасную книжку, цикл рассказов и очерков об этом [ «Колымские рассказы»]. Когда я её прочёл, мне захотелось написать песню, посвящённую ему. И, кстати, было очень странно: я у одного нашего знакомого пел песни… Сидел какой-то очень высокий человек, костлявый. Сидел, приложив руку к уху, — так слушал меня. Когда я сказал, что вот песня, посвящённая Варламу Тихоновичу Шаламову, он подсел совсем близко, просто прямо лицом к лицу. Мне было очень неудобно петь, и я очень злился во время того, как я пел эту песню. А потом, когда я кончил, он встал, обнял меня и сказал: «Ну вот, значит, давайте познакомимся. Я и есть Шаламов Варлам Тихонович. Так мы с ним познакомились» (фонограмма).

_____

В. Т. Шаламову

А ты стучи, стучи, а тебе Бог простит.

А начальнички тебе, Лёха, срок скостят!

А за Окой сейчас небось коростель свистит,

А у нас на Тайшете ветра свистят.

А месяц май уже, а всё снега белы,

А вертухаевы на снегу следы,

А что полнормы — тьфу, это полбеды,

А что песню спел — полторы беды!

А над Окой летят гуси-лебеди,

А за Окой свистит коростель,

А тут по наледи курвы-нелюди

Двух зэка ведут на расстрел!

А первый зэка, он с Севастополя,

Он там, чёрт чудной, Херсонес копал,

Он копал, чумак, что ни попадя,

И на полный срок в лагеря попал.

И жену его, и сынка его,

И старуху мать, чтоб молчала, блядь!

Чтобы знали все, что закаяно

Нашу родину сподниза копать!

А в Крыму теплынь, в море сельди,

И миндаль небось подоспел,

А тут по наледи курвы-нелюди

Двух зэка ведут на расстрел!

А второй зэка — это лично я,

Я без мами жил, я без пали жил,

Моя б жизнь была преотличная,

Да я в шухере стукаря пришил!

А мне сперва вышка, а я в раскаянье,

А уж в лагере — корешей внавал,

И на кой я пёс при Лёхе-Каине

Чумаку подпел «Интернационал»?!

А в караулке пьют с рафинадом чай,

А вертухай идёт, весь сопрел.

Ему скучно, чай, и несподручно, чай,

Нас в обед вести на расстрел!

<1964?>

Так жили поэты

«…Там только одно, значит, первое слово изменено, в смысле блоковской строчки… «Там жили поэты…» — у Блока, а у меня песня называется «Так жили поэты» (фонограмма).

_____

В майский вечер, пронзительно дымный,

Всех побегов герой, всех погонь,

Как он мчал, бесноватый и дивный,

С золотыми копытами конь!

И металась могучая грива

На ветру языками огня,

И звенела цыганская гривна,

Заплетённая в гриву коня.

Воплощенье весёлого гнева,

Не крещённый позорным кнутом,

Как он мчал — всё налево, налево

И скрывался из виду потом.

Он, бывало, нам снился ночами,

Как живой — от копыт до седла…

Впрочем, всё это было в начале,

А начало прекрасно всегда.

Но приходит с годами прозренье,

И томит наши души оно,

Словно горькое, трезвое зелье

Подливает в хмельное вино.

Постарели мы и полысели,

И погашен волшебный огонь.

Лишь кружит на своей карусели

Сам себе опостылевший конь!

Ни печали не зная, ни гнева,

По-собачьи виляя хвостом,

Он кружит — всё налево, налево

И направо, направо потом.

И унылый сморчок-бедолага,

Медяками в кармане звеня.

Карусельщик — майор из ГУЛАГа —

Знай гоняет по кругу коня!

В круглый мир, намалёванный кругло,

Круглый вход охраняет конвой…

И топочет дурацкая кукла,

И кружит деревянная кукла,

Притворяясь живой.

<1971>

СПРАШИВАЙТЕ, МАЛЬЧИКИ!

Спрашивайте, мальчики!

Спрашивает мальчик: почему?

Спрашивает мальчик: почему?

Двести раз и триста: почему?

Тучка набегает на чело.

А папаша режет ветчину,

А папаша режет ветчину,

Он сопит и режет ветчину

И не отвечает ничего.

Снова замаячили быль, боль,

Снова рвутся мальчики в пыль, в бой!

Вы их не пугайте, не отваживайте,

Спрашивайте, мальчики, спрашивайте,

Спрашивайте, мальчики, спрашивайте,

Спрашивайте, спрашивайте!

Спрашивайте: как и почему?

Спрашивайте: как и почему?

Как, и отчего, и почему —

Спрашивайте, мальчики, отцов!

Сколько бы ни резать ветчину,

Сколько бы ни резать ветчину,

Сколько бы ни резать ветчину, —

Надо ж отвечать, в конце концов!

Но в зрачке-хрусталике — вдруг муть,

А старые сандалики — ух, жмут!