Заранее пригласили Аглаю, и она пришла, отпросилась – доктор Федоскин тоже был не чурбан бесчувственный, кое-что знал, а главное, заняться девушкам было решительно нечем. Пришли и двое корешей Бунчука из разведки артполка. Как всегда бывает в таких случаях, первое время опрокидывали стопари и закусывали в совершеннейшем молчании. Вслух об этом не говорилось, но угрюмости против обычного прибавляло еще и то, что смерть Бунчуку выпала какая-то насквозь нелепая, абсолютно непонятная. Не вернись он из разведпоиска, погибни на фронтовых дорогах от пули или осколка, было бы, конечно, ничуть не веселее, но гораздо привычнее, что ли. Тот случай, когда категорически не годится обычное военное присловье: «С каждым может случиться…»

Сам не знаю, что меня на это толкнуло, но я с самого начала украдкой следил за Гриньшей, непонятно зачем. Держался он как обычно, правда, мне понемногу стало всерьез казаться, что он мрачен далеко не так, как остальные, словно бы вообще нисколечко не печалится. Вообще-то это было чисто по-человечески понятно: они с Колей с некоторых пор стали соперниками в борьбе за благосклонность Аглаи, а с недавнего времени стали натуральными смертельными врагами. Многих на месте Гриньши смерть недруга нисколечко не опечалила бы, что уж там, такова человеческая натура. Правда, ничуть не походило на то, что Колькина смерть позволит Гриньше добиться успеха – Аглая с самого начала, как только пришла, держалась так, словно Гриньши не существует вовсе, и вместо него – пустое место…

И вот, когда, конечно, не надрались (все пить умели и меру свою знали туго), но, безусловно, были вполпьяна, меня будто черт дернул. В голове назойливо вертелась всякая чепуха насчет смерти Бунчука и той же непонятной хвори, неожиданно свалившей Веньку Тимофеева. Ни в какое сибирское колдовство я по-прежнему не верил, но чертовски хотелось кое-что прокачать по старой привычке не оставлять неразвязанных узелочков, о чем бы ни шла речь. Проще говоря, во мне все сильнее и сильнее крепло желание независимо от того, во что я верю, а во что нет, посмотреть, как Гриньша отреагирует, услышав от меня кое-что, чего безусловно не ожидает услышать. Что он обо мне подумает, меня не заботило совершенно. Переживу, мне с ним не детей крестить, и в любом случае я твердо решил от него в скором времени избавиться…

Когда я решился, не раздумывая, встал, подошел к Гриньше, положил ему руку на сильное плечо и негромко сказал приказным тоном:

– Выйдем-ка покурим.

Он пошел за мной, не прекословя. Никто не обратил внимания, разве что ближайшие покосились недоуменно. Мы вышли в огороженный покосившимся забором двор с лежащими воротами, где стояла наша полуторка, а из архитектурных украшений имелся лишь деревянный сортир. Достали каждый свой табачок. Я дал ему сделать несколько затяжек. Неуверенности не чувствовал – наметил начерно разговор. Правда, чуть напрягало от нелепости ситуации – как будто я и в самом деле верил, будто… И я сказал:

– Не можешь успокоиться, Гриньша? До Тимофеева добрался? Испугался, что он всерьез отнесется и что-то нехорошее для тебя придумает, надо полагать?

Как я и ожидал, он уставился на меня с видом самым недоуменным, будто баран из поговорки на новые ворота. Пожал плечами:

– Ты о чем, командир?

– Сам прекрасно знаешь, – сказал я. – О хомутах.

– Какие еще хомуты? Разве что в обозе они найдутся…

– Не виляй, – с хорошо разыгранной брезгливостью поморщился я. – Я не про конские хомуты, про совсем другие. Которые ты, сволочь такая, напялил на хороших ребят…

– Командир, ты вроде и выпил мало, а несешь чушь какую-то…

Вроде бы вполне естественные реплики, естественное поведение. Однако… Короткого разговора мне вполне хватило, чтобы сделать безошибочный вывод. Я не следователь и не книжный сыщик наподобие Шерлока Холмса или майора Пронина, но допросов пленных провел немало – еще в немецком тылу, «по горячему». Смею думать, научился определять, что у человека на уме, как он держится.

Все вроде бы правильно, все мотивированно. С таким лицом, такими словами человек и должен отреагировать, когда услышит абсолютную чушь. И тем не менее во всем – в его интонациях, на миг вильнувших глазах, осанке – присутствовал этакий второй план. Словно он оказался застигнут врасплох словами, которых никак не ожидал услышать – и теперь лихорадочно пытался вернуть душевное равновесие, уверенность в себе…

А я, как предписывают правила войны, развивал успех:

– Не по себе, Гриньша? Не ожидал, что тебя раскусят, хомутника долбаного? Это понятно: откуда тебе знать, чего я в жизни насмотрелся и что о жизни знаю такого, что не все знают… и к чему я серьезно отношусь…

– Может, это и против воинской дисциплины, но ты, командир, уж прости на худом слове, ерунду какую-то порешь…

Да, он вновь обретал уверенность в себе, но медленно. И нотка неубедительности все еще присутствовала…

Чуть насмешливым тоном, чуть свысока, я сказал с расстановкой:

– Знаешь, Гриньша, что ни у кого не получается? Быть самым хитрым. На всякого хитреца найдется свой капкан. Вот и на тебя нашелся, и прихватило тебя надежно, хрен ногу вырвешь. Можешь и на меня хомут набросить, но не поможет. Всех не перехомутаешь, откуда тебе знать про всех…

– Командир, у нас ведь разговор совершенно не по службе? – спросил он уже совершенно спокойно – ох, не дурак, прокачал в темпе то и это и понял свою совершеннейшую неуязвимость…

– Конечно, – кивнул я, – какая тут служба…

– Товарищ старший лейтенант, разрешите идти? – спросил он насквозь официальным тоном, подтянувшись. – Я понимаю, у всех нервы не на месте… Подумайте потом на трезвую голову, какую чушь сморозили. Хомуты какие-то… Я все понимаю, но вам же потом самому стыдно будет. Я, конечно, язык буду держать за зубами…

– Да уж будешь. Когда поймешь, что всех не перехомутаешь. – Я тоже перешел на официальный тон. – Идите, товарищ сержант…

Он четко повернулся через левое плечо и пошел в дом. Я смотрел ему вслед с тем же совершеннейшим сумбуром в голове. Если хоть на пару секундочек допустить невероятное, если подойти к этому как к очередной боевой задаче…

Ничего он мне не сделает. Очень уж рискованно. Откуда ему знать, кто еще в курсе, кто относится к некоторым вещам чрезвычайно серьезно? И кто, если и я окажусь в госпитале с неизвестной медицине хворью, найдет способ его грохнуть? Даже здесь, в тыловом городке, такое свободно можно устроить, разведчики –