– Ты его не хочешь, – раздался голос над моим ухом. – Он невкусный. Ты хочешь меня.

– В любой другой ситуации я бы обиделся, – сказал мужчина с льдисто-голубыми глазами.

Голод хлестал мои внутренности. Отчаяние вспучивалось волдырями на коже. Я хотела есть, и это было больно. Болело все: кожа, кости, мышцы, волосы. У меня вырвался низкий, гудящий звук, превратившийся в грубые, гортанные слова.

– Больно.

– Знаю. Ты голодная. Но нельзя есть Киерана. Меня бы это огорчило.

Меня не волновало, если это его огорчит. Я откинула голову назад, врезавшись в его челюсть. Он закряхтел, но не выпустил меня, а сжал еще крепче.

– Осторожно, – произнес тот, кого назвали Киераном. – Она стала сильнее.

– Я ее держу, – вымолвил он, крепко прижимая меня к груди. – Наверное, тебе стоит отойти от нее подальше.

Другой не двинулся с места, а тот, который держал меня, убрал одну руку и поднял запястье над моим плечом. Воздух наполнился ароматом. Мое сердце забилось быстрее, а я замерла, глубоко дыша. Запах был превосходным – насыщенным и утонченным. Грызущая боль усилилась.

– Ее глаза, – сказал другой, а тот, кто меня держал, опустил руку – опустил запястье. Кровоточащее запястье. – Они не черные. Они по-прежнему зеленые.

Мужчина рядом со мной замер.

– Что?

Забыв о том, кто стоял передо мной, я схватила руку, сомкнула рот на двух свежих ранках и сделала глубокий глоток. Мужчина дернулся и ахнул.

– Боги.

Вкус его крови поразил все мои чувства – терпкий и сладкий. Кровь потекла в мое горло, теплая и густая. Она ударила в пустоту в моей груди, моем желудке, облегчив боль. Я застонала, содрогаясь, когда судороги начали отпускать мои мышцы. Красные тени в мозгу стали рассеиваться, и сквозь голод пробились обрывки мыслей. Кусочки…

Рука обхватила мою челюсть и оторвала мой рот от запястья.

– Нет! – запаниковала я.

Мучительный голод вернулся. Мне нужно… больше.

– Посмотри на меня.

Я вырывалась, пыталась освободиться, но он был таким сильным.

Мужчина повернул мою голову.

– Прекрати.

Его дыхание танцевало на моих губах, и что-то в его словах прозвучало иначе, мягче и глубже. Голос отозвался во мне эхом.

– Прекрати вырываться и открой глаза, Пенеллаф.

Его голос пронзил голод, как и прежде, когда я плыла в темноте. Мое дыхание замедлилось, а тело подчинилось приказу. Янтарные глаза, яркие, с искрящимися в них золотыми крапинками, уставились на меня. Я не могла отвести взгляд и пошевелиться, хотя меня затопила острая мучительная волна.

– Поппи, – прошептал он, и его странные глаза заблестели от влаги. – Ты не вознеслась.

Я знала, что в его словах должен быть смысл. Какая-то далекая часть меня знала то, что я должна была понять. Но я не могла думать ни о чем, кроме голода, не могла сосредоточиться ни на чем другом.

– Я не понимаю, – сказал другой мужчина. – Даже при том, что в ней течет кровь богов, она все равно смертная.

Тот, который держит меня, убрал руку с моего подбородка и коснулся моих губ. Меня охватило сильное желание цапнуть его за палец, но я не могла с ним бороться – он держал крепко. Он осторожно оттянул мою верхнюю губу.

– У нее нет клыков, – сказал он, быстро переводя взгляд к моим глазам.

Я чувствовала… как его терпкое смятение уступило место землистому, древесному облегчению.

– Я знаю, что это. Это жажда крови. Она испытывает жажду крови, но она не вознеслась. Вот почему ты по-прежнему чуешь первозданный нотам.

Он убрал палец и вздрогнул.

– Кормись, – прошептал он, отпуская меня.

Оковы, которых я не видела и не чувствовала, исчезли. Я могла двигаться. Он опять поднял запястье, и я припала к нему. Мой рот снова прильнул к ранке. Кровь текла не так свободно, как раньше, но я все равно пила, втягивая ее в себя.

– Осторожно, – предупредил другой… вольвен. – Ты отдал слишком много крови, а получил совсем недостаточно.

– Я в порядке. Тебе лучше уйти.

– Еще чего, – прорычал вольвен. – Она может тебе навредить.

Тот, который кормил меня, издал грубый смешок.

– Разве тебе сейчас не следует больше беспокоиться о ее благополучии?

– Я беспокоюсь о вас обоих.

Мужчина вздохнул.

– Это может… вызвать напряжение.

Последовало молчание.

– Уже вызвало.

Что-то в том, что сказал вольвен, и в резкости, с какой говорил кормивший меня, должно было меня встревожить. И в самом деле чуть-чуть встревожило – не знаю почему. Но я опять потерялась в том, кто держал меня, в его вкусе и в его эссенции. Я почти не заметила, как он сдвинулся с места, сел и, усадив меня к себе на колени, прижал к груди, при этом не убирая руки от моего рта. Его кровь – все, что имело значение. Это было пробуждение. Дар заискрился в моих венах, заполнил пустоту и добрался до мрака в моей голове. Толстая пленка черноты треснула, и кусочки меня начали вставать на место.

Его пальцы потерли мою щеку, поймали прядь волос и перекинули мне через плечо. Я напряглась, но он не отнимал руку, и я расслабилась. Он опять прикоснулся ко мне, успокаивающе поглаживая мои волосы. Мне это понравилось. Прикосновения… нечто особенное. Когда-то мне их запрещали, но он… с самого начала нарушил это правило.

– Поппи, – прошептал он.

Поппи. Это я.

– Мне жаль, – произнес он надтреснутым голосом. – Жаль, что ты проснулась в таком состоянии, а меня рядом не было. Кажется, я… должно быть, отрубился. Мне так жаль. Я знаю, что такое жажда крови. Можно потерять в ней себя. Но ты снова найдешь себя. Я в этом ни секунды не сомневаюсь. Ты такая сильная.

Его пальцы продолжали гладить меня по голове, и я немного ослабила хватку на его руке. Вкус его крови – это что-то, с каждым глотком пустота во мне уменьшалась, а тени в голове растрескивались сильнее.

– Боги, надеюсь, ты понимаешь, насколько ты сильная. Не перестаю тобой восхищаться. Я восхищаюсь тобой, начиная с той ночи в «Красной жемчужине».

Мое дыхание выравнивалось. Бешено колотящееся сердце и пульс начали замедляться, а перед глазами возникли цвета – голубое безоблачное небо и теплый солнечный свет. Черная вода, мерцающая как обсидиан, и теплый песок под босыми ногами. Ладони соединились, и он прошептал: «Совсем пустяковое». Это его образы, его мысли. Он продолжал негромко говорить:

– Ты смелая, такая смелая. Я понял это в «Красной жемчужине». Будучи Девой, с таким воспитанием, какое тебе дали, ты все равно хотела пожить в свое удовольствие, и это сказало мне, что ты смелая. А та ночь, когда ты пришла на Вал в той… проклятой ночной рубашке? – Он усмехнулся. – Ты не пряталась. Ни тогда, ни когда выходила облегчить участь про́клятых Жаждущими. Ты сама выбирала, как поступать, дольше, чем сознавала, Поппи, дольше, чем отдавала себе отчет. Ты всегда так поступала, когда это было важнее всего, и знала о последствиях. Потому что ты смелая. Ты никогда не была Девой. Не была по-настоящему беспомощной. Ты была умной, сильной и смелой.