— Через три светофора!

— Через два.

Мы пошли рядом.

Спустя годы вы спрашиваете себя, можно ли было поступить иначе? Следовало ли поступить иначе?

Я смотрю на Лабана. Мы вчетвером сидим за столом.

Лабан и дети плохо спали, у них мешки под глазами. Я спала как ребенок десять часов подряд, глубоко и без сновидений.

Сон милосерден. Существует простая физиологическая закономерность: если ты совершенно выдохся, то сон снимает все страхи.

Но потом ты просыпаешься. И страхи возвращаются. Здесь, за столом они снова с нами.

Я кладу перед собой лист А4, из диска Магрете Сплид. Я обращаюсь к Лабану. Чтобы сразу взяться за дело.

— Мы съездим к четверым членам комиссии. Чтобы выяснить, о чем вообще идет речь. Когда мы всё узнаем, поедем к Хайну. И заключим с ним сделку. Вернемся к своей прежней жизни. И попросим защиты полиции. Каждый из нас возьмет на себя двоих. Дети останутся дома.

Харальд вертит в руках лист бумаги. Начинает набирать имена в мобильном телефоне.

— Сорок восемь часов, — говорит он. — Минус Сочельник. Мы с Тит согласны.

Я не могу с ним спорить. Харальд уже нашел адреса в интернете и записал их на листке бумаги. Никто из оставшихся в живых членов комиссии, за исключением Магрете Сплид, не попытался скрыть свои данные.

Я провожаю их до гаража. И до выезда на улицу.

Когда я стою на тротуаре и машина выезжает задним ходом, страх усиливается экспоненциально. Не знаю, как другие чувствуют страх, у меня он сначала возникает в груди, а потом распространяется на всю парасимпатическую нервную систему.

Больше всего на свете я боюсь, что дети умрут. Этот страх появляется каждый раз, когда я прощаюсь с ними. Первые несколько лет я плакала каждый раз, когда отвозила их в детский сад.

Сейчас риск кажется более реальным, чем когда-либо. Я стою на тротуаре, и мне начинает казаться, что меня рассматривают под микроскопом, что Лабан и дети тоже в опасности. За нами могут наблюдать прямо сейчас, в бинокль, в зеркало заднего вида, через живую изгородь. И мы не знаем тех, кто нам противостоит.

23

Кель Кельсен, геодезист, на фотографии выглядит на все свои семьдесят пять лет. Вот только шевелюра не соответствует возрасту. У него копна седых волос, которую судьба пощадила. И ясные голубые глаза под этим белым стогом сена.

Судя по информации в интернете, он не только профессор, но и ректор заведения под названием Академия землеустройства. Которое, к сожалению, находится далеко в Ютландии, в Хиртсхальсе. Это значит, что мне придется попросить его поделиться конфиденциальной информацией по телефону.

Секретаршу, которая берет трубку, никогда бы не приняли на работу в Академию обороны. На самом что ни на есть душевном ютландском диалекте она представляется как Хильда, и кажется, она готова угостить меня кофе с лимонным пирогом, взять за руку и проводить к Келю Кельсену. Если бы он только находился в этот момент в Ютландии, среди вересковых пустошей.

— Сожалею, — говорит она, — он сегодня не на работе. Уехал в Копенгаген.

— Надо же, а вы случайно не знаете, где именно он сейчас в Копенгагене, я ведь как раз отсюда и звоню? У меня к нему один пустяковый вопрос, если я тихонько подкрадусь к нему, то, может, он не откажется поговорить со мной?

— Не сомневаюсь. Он — сама любезность. Он в «Экспериментариуме». Там собрание правления.

— Хильда, — говорю я. — Послушайте мой совет. Ни за что не идите работать во второй отдел Академии обороны.

Я почти слышу в телефоне, как она застенчиво улыбается.

— Я не собираюсь никуда уезжать из Хиртсхальса.

— И это совершенно правильно, — говорю я.

Я могла бы дойти по Странвайен до «Экспериментариума» за три четверти часа, при других обстоятельствах я бы получила удовольствие от такой прогулки: скоро взойдет солнце, хотя небо еще иссиня-черное.

Тем не менее мне, очевидно, придется закрыться платком и спрятаться за черными очками и стеклами такси.

И тут у меня неожиданно возникает идея. Может быть, дело в моем ожесточении, а может быть, в том, что я вспомнила про велосипед, Лабана и Нёрре Алле. Во всяком случае, я нахожу анорак и варежки и выкатываю «Raleigh» из гаража.

Он томился в одиночестве целый год. Шины сдулись, и проблема не только в шинах. Видно, что за ним давно не ухаживали.

Я накачиваю шины, смазываю цепь и нежно с ним разговариваю. Он как будто почувствовал прилив сил. Со своим велосипедом надо общаться. Этим знанием я в свое время обязательно поделюсь на соответствующих профессиональных форумах. Но, думаю, не на заседании Научного общества. Глубокие научные истины сродни искренности: их следует преподносить в малых дозах.

Один из немногих феноменов, для которого до сих пор не найдено однозначного и исчерпывающего объяснения, — это когда вам везет несколько раз подряд. Я еду с попутным ветром по велосипедной дорожке вдоль Странвайен, все светофоры горят зеленым, а за билетным окошком «Экспериментариума» обнаруживается одна из моих учениц, девушка лет двадцати, которая, оправившись от потрясения, что кто-то из ее преподавателей, кого, кстати сказать, она не видела уже год, оказывается, существует в какой-то частной жизни за пределами аудиторий университетского парка, впускает меня без билета и сообщает, что сейчас у членов правления перерыв, но скоро они вернутся и будут проходить здесь минут через пять.

Я поднимаюсь на второй этаж и встаю у балюстрады, откуда мне видно и вестибюль, и выставочные залы.

Невозможно смотреть на огромные залы «Экспериментариума» без комка в горле. Здесь представлены все замечательные достижения науки. Современная версия вакуумного насоса фон Герике. Упрощенное представление эксперимента Майкельсона и Морли 1887 года, который опроверг теорию эфира, вбив тем самым гвоздь в крышку гроба лорда Кельвина. Прибор, демонстрирующий сохранение энергии при столкновении упругих стальных шаров, который, возможно, был придуман Ньютоном, а возможно, и нет. Фотостаты ростом с человека, наглядно демонстрирующие силы магнитного поля из книги Фарадея «Экспериментальные исследования в области электричества».

Физические модели, которые уже давно исчезли из всех современных лабораторий. Но их фундаментальность, их красота продолжают жить повсюду вокруг нас. Поразительно!

— Правда поразительно?

Я не заметила его, хотя он все это время стоял в двух метрах от меня. Все дело в физике. Рядом с ней люди становятся маленькими.

Бирюзовые глаза смотрят на меня из-под седой копны волос. Это Кель Кельсен, ректор Академии землеустройства.

Он вполне мог бы быть отцом Хильды. Кофе, лимонный пирог и