Ода «Вольность»

Беги, сокройся от очей,

Цитеры слабая царица!

Где ты, где ты, гроза царей,

Свободы гордая певица?

Приди, сорви с меня венок,

Разбей изнеженную лиру…

Хочу воспеть Свободу миру,

На тронах поразить порок.

Открой мне благородный след

Того возвышенного галла,

Кому сама средь славных бед

Ты гимны смелые внушала.

Питомцы ветреной Судьбы,

Тираны мира! трепещите!

А вы, мужайтесь и внемлите,

Восстаньте, падшие рабы!

Увы! куда ни брошу взор —

Везде бичи, везде железы,

Законов гибельный позор,

Неволи немощные слезы;

Везде неправедная Власть

В сгущенной мгле предрассуждений

Воссела — Рабства грозный Гений

И Славы роковая страсть.

Лишь там над царскою главой

Народов не легло страданье,

Где крепко с Вольностью святой

Законов мощных сочетанье;

Где всем простерт их твердый щит,

Где сжатый верными руками

Граждан над равными главами

Их меч без выбора скользит

И преступленье свысока

Сражает праведным размахом;

Где не подкупна их рука

Ни алчной скупостью, ни страхом.

Владыки! вам венец и трон

Дает Закон — а не природа;

Стоите выше вы народа,

Но вечный выше вас Закон.

И горе, горе племенам,

Где дремлет он неосторожно,

Где иль народу, иль царям

Законом властвовать возможно!

Тебя в свидетели зову,

О мученик ошибок славных,

За предков в шуме бурь недавных

Сложивший царскую главу.

Восходит к смерти Людовик

В виду безмолвного потомства,

Главой развенчанной приник

К кровавой плахе Вероломства.

Молчит Закон — народ молчит,

Падет преступная секира…

И се — злодейская порфира

На галлах скованных лежит.

Самовластительный Злодей!

Тебя, твой трон я ненавижу,

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостью вижу.

Читают на твоем челе

Печать проклятия народы,

Ты ужас мира, стыд природы,

Упрек ты Богу на земле.

Когда на мрачную Неву

Звезда полуночи сверкает

И беззаботную главу

Спокойный сон отягощает,

Глядит задумчивый певец

На грозно спящий средь тумана

Пустынный памятник тирана,

Забвенью брошенный дворец —

И слышит Клии страшный глас

За сими страшными стенами,

Калигулы последний час

Он видит живо пред очами,

Он видит — в лентах и звездах,

Вином и злобой упоенны,

Идут убийцы потаенны,

На лицах дерзость, в сердце страх.

Молчит неверный часовой,

Опущен молча мост подъемный,

Врата отверсты в тьме ночной

Рукой предательства наемной…

О стыд! о ужас наших дней!

Как звери, вторглись янычары!..

Падут бесславные удары…

Погиб увенчанный злодей.

И днесь учитесь, о цари:

Ни наказанья, ни награды,

Ни кров темниц, ни алтари

Не верные для вас ограды.

Склонитесь первые главой

Под сень надежную Закона,

И станут вечной стражей трона

Народов вольность и покой.

Написанные в 1817 году и передававшиеся из рук в руки в списках, эти стихи стали переломным моментом в русской поэзии. К счастью для поэта, ода попала в полицию только в 1820 году. К этому времени Пушкин был уже гордостью читающей России. У него были друзья-защитники, близкие к царю и правительству (Жуковский, Карамзин, Вяземский). Они спасли поэта от сибирского острога, от каторги, от кандалов. И Сибирь заменили… Кишиневом. А вместо ссылки появилось служебное перемещение.

Итак, Пушкин к 18 годам превратился в великого поэта, глубокого, острого, всемирного. Я бы сказал, рассуждающего космично.

А что же писал в таком же возрасте герой романа Ленский? Вы можете себе представить у Ленского что-то подобное «Вольности»? Именно поэтому Пушкин предугадывает судьбу Ленского.

А может быть и то: поэта

Обыкновенный ждал удел.

Прошли бы юношества лета:

В нем пыл души бы охладел.

Во многом он бы изменился,

Расстался б с музами, женился,

В деревне, счастлив и рогат,

Носил бы стеганый халат;

Узнал бы жизнь на самом деле,

Подагру б в сорок лет имел,

Пил, ел, скучал, толстел, хирел,

И наконец в своей постеле

Скончался б посреди детей,

Плаксивых баб и лекарей.

Вот от какой судьбы избавил Ленского выстрел Онегина!

Почему так жестоко? Читаем стихи Ленского.

Стихи на случай сохранились;

Я их имею; вот они:

″Куда, куда вы удалились,

Весны моей златые дни?

Что день грядущий мне готовит?

Его мой взор напрасно ловит,

В глубокой мгле таится он.

Нет нужды; прав судьбы закон.

Ничего особо пародийного в этих строках нет, если не считать торжественного набора штампов. «Златые дни, весны, удалились, куда, глубокая мгла, ловит взор, судьбы закон». Это все общие места. А вот дальше уже серьезнее:

Паду ли я, стрелой пронзенный,

Иль мимо пролетит она,

Все благо: бдения и сна

Приходит час определенный;

Благословен и день забот,

Благословен и тьмы приход!

Почему серьезнее? А вот почему. Ленскому 18 лет. Он безумно любит Ольгу. Через две недели свадьба. А он пишет о том, что умрет ли он на завтрашней дуэли или нет — «все благо». Вот это для Пушкина ужасно. Совсем не все равно — умереть или жить. Помните? «Но не хочу, о други, умирать. Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». А у Ленского «благословен и день забот… и тьмы приход». И еще одна деталь. Почему Ленский пишет про стрелу, которая пронзит или… пролетит мимо? Ведь они будут стреляться из пистолетов! Это еще один романтический штамп. Пистолет… непоэтично. А у Пушкина — «Лепажа стволы роковые». И поэтично!!!

Блеснет заутра луч денницы

И заиграет яркий день;

А