меня моему ремеслу, парень, — огрызнулась Ки. — Я возчица. Что новенького ты собираешься мне рассказать? Есть перевал, есть дорога, и я еду, пока не доставлю свой груз. Я, кстати, видала перевалы почище. Такие, по сравнению с которыми этот — как борозда на поле. И мы с моими лошадками их щелкали как орехи. Одолеем как-нибудь и Сестер!

Вандиен молча шагал в густеющей темноте. Ки покосилась на него, но мало что смогла разглядеть: он натянул широкий платок на голову, так что наружу торчал только прямой нос.

— Сестер не «одолевают», — негромко проговорил Вандиен. — Быть может, нам удастся спрятаться от них. Или проскользнуть незаметно. Но только не «одолеть». Мне доводилось кое-что слышать о них… Красота, знаешь ли, совсем не обязательно добра. — Он говорил спокойно, но в голосе чувствовалась напряженная сдержанность. — А впрочем, байки лучше рассказывать у костра, за горячей едой…

— И с одеялами наготове, чтобы прятать голову в самых страшных местах, — презрительно хмыкнула Ки.

Его тон вызвал у нее раздражение. Такой же таинственный, как у того малого, который за монетку взялся провести ее по заброшенным храмам Кратана. Он ей тогда наплел три короба всякой жути о жрицах, совокуплявшихся со змеями, и об их чешуйчатом потомстве. Да еще и попытался сторговать ей мумифицированный палец такого младенца, весь покрытый чешуйками. И тогда, и теперь Ки было одинаково противно. За кого, собственно, принимал ее Вандиен? За дуру набитую? Что ж, некоторые основания у него, сознаемся, были. Как еще назвать возчика, сунувшегося зимой по незнакомой дороге без дров…

Между тем они упорно пробивались вперед. Снег налипал на штаны Ки, таял от тепла тела и тек вниз. Ледяной ручеек проник в ее башмак, и Ки принялась яростно шевелить пальцами на ходу, понимая, что иначе очень скоро перестанет их чувствовать. Это и в самом деле едва не произошло, но затем появилась боль, и у Ки отлегло от сердца. Болят, не болят — пока она чувствует их, пальцы при ней. Ки дышала через полу плаща, уберегая легкие от морозного воздуха. От дыхания плащ постепенно обледеневал изнутри, что опять-таки раздражало ее. Вечерний свет постепенно меркнул, и вместе с темнотой ощутимо сгущался и холод. Он казался живым существом, которое ощупывало одежду путешественников и немедленно запускало щупальца в любое отверстие, которое ему удавалось найти. На запястье, за воротником, у поясницы — острые ледяные иглы проникали повсюду и жалили безо всякой пощады.

Когда Вандиен неожиданно круто свернул влево, Ки последовала за ним, и только тут до нее дошло, что уже некоторое время она бездумно шагает, куда ее ведут, и даже не пытается высмотреть перед собою дорогу. Открытие было весьма унизительное, но Ки в кои-то веки раз проглотила обиду, понимая, что уж этого-то Вандиену никак в вину не вменишь. Он знал дорогу и уже доказал это. Если он еще и подыщет им местечко, где бы укрыться на ночь от сволочного мороза, то одним этим он заслужит всяческую помощь с ее стороны касаемо провоза через перевал…

Теперь вокруг было уже совершенно темно. Сигурд шумным фырканьем сообщал своей хозяйке о своем недовольстве и о том, что пора устраиваться на ночлег, а не топать в кромешном мраке неизвестно куда. Но Вандиен шел и шел вперед, и Ки следовала за ним не отставая. Глаза у нее устали, а ресницы смерзлись и заиндевели; она все равно не в силах была разглядеть вокруг почти ничего. Однако постепенно слева и справа замаячили стены неширокой расселины. Сугробы сделались мельче, как если бы они постепенно выбирались на берег из глубокой воды. Когда он стал по щиколотку, Вандиен неожиданно остановился.

— Пришли, — сказал он. — Разворачивай фургон, чтобы он прикрыл нас от ветра с гор.

Ки тупо кивнула и молча повиновалась. Усталость волнами окатывала ее онемевшее, застывшее тело. Упряжка остановилась в кромешной темноте. Ки пришлось стащить рукавицы, чтобы выпрячь окончательно повесивших головы тяжеловозов. Металлические пряжки прилипали к коже. Вандиен куда-то исчез, но у Ки не было сил думать еще и о нем. В первую очередь она должна была позаботиться о конях. Невзирая на усталость и лютый холод, она тщательно обтерла серых от талой сырости и пота. Потом укрыла каждого теплой попоной. Наведалась в кабинку и добавила к попонам те самые вытертые одеяла. Это сулило некоторые затруднения ей самой, но коням теплая ночевка была жизненно необходима.

Потом ее слуха достигло бормотание Вандиена и перестук деревянных поленьев. В темноте рассыпались искры — он пытался высечь огонь. Отмеряя Сигурду с Сигмундом щедрую порцию зерна, Ки воспаленными глазами отметила для себя место, где находился Вандиен. Вот оттуда донеслась приглушенная брань… и, наконец, малюсенький красноватый язычок высветил укрывавшие его руки мужчины.

К тому времени, когда Ки затолкала мешок с зерном обратно в кузов фургона, костер разгорелся вовсю. Граница света и тьмы заново расчертила для Ки мир; бок фургона и вогнутая стена из камня и льда — дальше не было ничего. Упряжные кони, обычно с немалой опаской относившиеся к огню, отбросили страх и тоже жались к его слабенькому теплу. Ки подошла поближе и стала смотреть в мерцающую глубину пламени. Вандиен подложил еще одно обледенелое полено. Оно зашипело и задымилось, потом начало разгораться. Запузырилась, затрещала смола, распространяя волну жара, от которой у Ки заболела стянутая холодом кожа на лице. Она вытянула перед собой руки и принялась греть их, не снимая рукавиц. Постепенно тепло распространялось по телу, не спеша, однако, достигать ног. Пальцы казались Ки ледышками, затерявшимися где-то в мокрых, насквозь промерзших башмаках.

— Рано отдыхать. Если мы сейчас перестанем двигаться, то потом уже пошевелиться не сможем. Замерзнем!

Голос, невыразимо усталый и несчастный, принадлежал Вандиену. Ки только мотнула больной головой. Он был прав.

— Я знаю, — выговорила она. — Можешь не напоминать. Мне случалось так же точно выматываться и замерзать… — сообщила она ему.

Она сознавала, что поступает с ним несправедливо. Сознавала она и то, что для этого была какая-то причина, но Ки слишком устала, чтобы копаться в памяти. Спасибо и на том, что раздражение быстрее погнало по жилам кровь. Вандиен, похоже, понял, в каком расположении духа она пребывала, и пререкаться не стал. Он молча раскрыл посудный ящик, вынул котелок и стал набивать его снегом. Он неуклюже действовал одними ладонями, так, словно пальцев у него вовсе не было. Желтая кожа туго обтянула его щеки и лоб, в бороде было полно инея.

И тут в сознании Ки словно распахнулось давно заколоченное окно,