Шрифт:
Закладка:
— Ну а…
Он замешкался с ответом. Все выходило как-то богаче, необычней, сложнее, чем он себе представлял — и Вера, выходит, не такая уж серая мышка.
— А ты на лекции отца Александра Меня правда приходи, и к нам приходи, в храм на Васнецовом переулке. Там знаешь, молодой такой священник, отец Арсений Велемиров. Он наш филфак заканчивал, как он сам говорит, знаешь — «христианнейший факультет»! И вот у него же всё это сочетается отлично, наука и практика. Ты приходи, ты же про Оригена пишешь? Так он чего может подсказать…
— Ну да, подсказать! Так он же для вас еретик, этот самый Ориген. И всё, даже «Начала» его до конца на русский не перевели. Я вот думаю пару главок взять для курсовой…
— Денька, ну какой же ты все-таки! Ну вот к нему приходят, знаешь, всякие, спрашивают там: что можно, читать, чего нельзя… он никогда не запрещает, если видит интерес!
— Ну спасибо. Еще бы мне он запретил курсовую писать.
— А ты приходи! Вот прямо к нам на Рождество, знаешь, как хорошо…
— А давай ты ко мне в гости? Я там недалеко? И вино, вот знаешь, из черноплодки, такое прям… ну тебе после Рождества можно же?
И она — заколебалась, не отвергла с порога!
— Ну, может быть…
Новицкий появился минут через сорок после назначенного срока, сонный, помятый. Ну не то, чтобы никто опоздания не ожидал, но чтобы так откровенно… И что им сейчас? Вспоминать отличия тохарского А от тохарского Б? Выстраивать параллели нахско-дагестанских с енисейскими? Или вовсе даже с бурушаски?
Он уселся, протер чистым платком очки, провел рукой по залысине:
— Ну, давайте зачетки.
И всё! Сдали. Было даже немного обидно: как, а поговорить? Устроить еще один сеанс лингвистической магии? С бубном и кластерами?
А в храм тот… да, в тот храм на Васнецовом он зашел. Вера в него ездила со своего Юго-Запада, а Денису-то десять минут от дома, вот, прогуливался как-то, и как раз было Рождество… То была уже утренняя служба, народу — не протолкнуться, он встал позади, стараясь разобрать, что там поют. За гулом толпы не особо было слышно, служба уже явно шла к концу, все расслабились, обнимались, болтали потихоньку, отходя от чаши с причастием. Веры видно не было — наверное, на ночную сходила, еще прежде.
Рядом с Денисом стоял какой-то парень его лет с русыми кудрями, лицо казалось слегка знакомым, и еще один мужчина постарше, простоватый и хитроватый одновременно, словно никому не доверял — но всё хотел перепробовать.
— Что-то, я смотрю, — обратился он одновременно к Денису и к тому самому незнакомцу, — жидов в этом храме многовато. Вы ребята русские, простые… сами-то как думаете?
— Это совершенно неважно, — вскинулся тот, кудрявый, — апостол Павел писал, что во Христе несть ни эллина, ни иудея.
— Да ла-аадно, — протянул простоватый, — чё я, не знаю, чё ль… Жид крещеный — как вор прощеный. Нет им веры.
И тут спереди, из самой людской густоты, и прямо к кудрявому парню подошла молодая красавица с ярко семитскими чертами, нос с горбинкой, глаза жгучие, волосы смоляные, прямые — а на руках маленькая копия ее самой, трехлеточка в аккуратном комбинезончике, в шапочке розовой, только что волосы мастью посветлее из-под нее выбивались.
— Папа, а я видела, какие у Бога ботинки! — радостно сообщила она кудрявому.
— Что ты, Анют, это не Бог, это только священник, — наставительно ответил молодой отец.
А тот хитрован, растворился в толпе, издав какой-то звук с присвистом, словно плюнул в Божьем храме от огорчения.
Вор прощеный, вор прощеный, — так и крутилось у Дениса в голове… Что-то очень знакомое, это о чем же? Так это ж — разбойник благоразумный. Вот только что ж читали где-то там впереди: «но яко разбойник исповедую Тя, помяни мя, Господи, во царствии Твоем».
— Чудны дела Твои, Господи, — только и осталось Денису сказать, когда вышел он наружу, широко, со смаком перекрестился на морозном воздухе, натянул на уши шапку поплотнее, — чудны дела Твои, и сколько ж вокруг них всего понаверчено! Как же Тебе самому, интересно, не надоест… Я б уже давно задолбался.
Ночь. Святки. Скоро сессия. На столе раскрыт учебник, ну хотя бы для вида, для стимуляции мозговой активности завтрашним утром, за окнами куранты пробили два, но сон не сразу идет. Уплывает потихонечку из сознания зимняя, стылая-постылая Москва — сколько же еще осталось этой зимы! В теплые бы сейчас края, в безвременье солнца и достатка — от сует и тревог нового, девяностого, скудного и спорного, ой какого спорного года…
Я — в светлом, просторном каком-то зале, на удобном резном сидении, рядом фонтан пытается хилыми брызгами перебороть дыхание пустыни, в бассейне плавают рыбки. Нет, не Библиотека, а чей-то внутренний дворик, просто наверху натянуто полотнище, оно укрывает нас от египетского палящего солнца. Жарко. Где-то невдалеке щебечет птица неизвестной породы, да журчит в фонтане вода. В этом доме пахнет солнцем, покоем и деньгами. Большими деньгами.
У меня борода. Я уже совсем взрослый.
В руке у меня — изящный стеклянный сосуд, в нем — о чудеса! — холодный напиток, отдающий медом, молоком и чем-то невыразимо прекрасным.
— Пейте скорее, друзья, пока не нагрелось! — хозяин дома лучится здоровьем, лоснится жиром. Он едва ли старше меня, но насколько же солидней!
— Лед в твои погреба доставляют с севера? — с плохо скрываемым восторгом говорит третий участник беседы. Мне давно знаком этот орлиный профиль, эта львиная седая грива волос, этот хрипловатый голос — мы с ним заклятые друзья, он много старше меня по возрасту и положению, я полностью в его власти, а он… он никак не может без меня обойтись.
— Деметрий, ну ясное дело, из самой Ликии, его там зимой заготавливают в горах. Нынешние-то запасы уже на исходе. Дары Борея!
Деметрий, да, львиногривого зовут Деметрий. Вот оно что. Он — мой епископ.
Перед нами — столик с ароматными плодами, но кого ими удивишь в Египте? То ли дело — лед посреди нескончаемого палящего лета! Рядом с нами — чернокожий раб, в руках у него опахало, он создает приятный ветерок, подгоняя в нашу сторону фонтанные брызги и запах, запах тысяч и тысяч сестерциев.
— Хвала Творцу за его дары, — тут же подхватываю я, Деметрий недовольно косится, что я поправляю богача, — Ибо сказано: «из чьего чрева выходит лед и кто вынашивает небесный иней?» И паки, в другом месте у Иова сказано: «Божье дуновение рождает лед».
— Зачем нам в Александрии Библиотека, — хохочет богач, — если у нас есть Ориген! Он всё это знает наизусть.
— Далеко не всё, — возражаю я, — даже Писание помню не целиком, а что уж говорить о…
Две жирные мухи, брюшки в зеленых отливах, садятся не спелые смоквы. Их мог бы отогнать тот самый раб, но мухи ему безразличны. Он создает ветерок для хозяина. И капельки фонтанной росы достаются и нам. Мухи в этом доме свободней человека.
