Пока я рифмую эту короткую прибаутку, мне становится легче. Я дома, в безопасности. Пусть огромная кошка рыщет в округе. Она не причинит мне вреда. Поэтому я и говорю: пишите о том, чего боитесь. Вот и я пишу.

В следующий раз, когда вами овладеет тревога, попробуйте сложить стихи, и вы сами увидите, как она отступит.

Зависть

Зависть – это карта местности. Она с невероятной точностью подсказывает нам, куда и к чему мы стремимся. Не поймите превратно: зависть – это друг, который не будет с вами церемониться. Она вполне однозначно дает знать, каких достижений и похвал мы жаждем. Какими мелочными мы в итоге себе кажемся! Зависть сдавливает грудь, скручивает желудок, поддакивает тревоге. Нам не нравится ее испытывать, хотя мы не раз слышали, что это естественное человеческое чувство. «Ваша зависть, может, и нормальна, – думаешь ты, – но уж точно не моя». Зависть – это моя маленькая постыдная тайна.

Я ненавижу признаваться в зависти – даже самой себе. По сути своей это острое чувство растет из страха – страха того, что в мире на всех добра не хватит.

Но добра предостаточно, хоть зависть и уверяет нас в обратном. Эта эмоция, в основе которой лежит страх, понижает нашу самооценку. Убеждает, что нам никогда не заполучить предмет своих желаний. «Зависть» – зловещее слово. «Если это до сих пор не произошло, то уже никогда не произойдет», – уверяет она. Вместо того чтобы подталкивать нас к более активным действиям, она повергает в отчаяние. И мы, вместо того чтобы смириться с волей Бога, решаем, что Он нас отринул. Награда досталась кому-то другому, и зависть определяет наше (более низкое) положение в иерархической структуре жизни. Из-за нее мы теряем способность шире видеть положение вещей. Обходя вниманием свои многочисленные победы, мы фокусируемся лишь на проигрышах. Самовосприятие становится черно-белым. В сравнении с неким «выдающимся человеком», мы – сущие неудачники.

Зависть мешает нам видеть дальше своего носа. Не дает смотреть на жизнь объемно, заставляя зацикливаться на частностях. Мы забываем о своих триумфах, которых зачастую немало, и замечаем лишь поражения. «И так будет всегда», – бичуем мы себя. Но правда ли это?

Это чувство можно обратить в свою пользу. Ведь оно показывает нам, куда идти, чтобы достичь желаемого. В своих лучших проявлениях зависть – это мотивация. Она заставляет нас прилагать больше усилий, вместо того чтобы признать поражение. Усердие в итоге может принести нам победу. И тогда мы перестаем завидовать достижениям других людей и начинаем ценить их как своих коллег или даже вдохновителей.

Одна моя приятельница предлагает иной взгляд на вещи. «Моя зависть, – говорит она, – связана с человеком, а не с творчеством. Оглядываясь назад, я радуюсь, что мне не достался тот, с кем, как мне казалось, я хотела быть».

Так что в наших неосуществившихся желаниях можно – пусть и непросто – увидеть Божий промысел. Порой зависть дарит нам возможность духовного роста. В сущности, так всегда и бывает, ведь она требует от нас честности. Мы вынуждены признаться в своих мечтах и желаниях. Согласиться, что нас злит, когда кому-то удалось нас превзойти. Зависть влечет за собой дар самосознания. Учитывая все вышесказанное – может, она не так уж и плоха? Чувство это, несомненно, болезненное, но, как не раз отмечали мудрецы, боль – верный признак духовного развития. Зависть призывает нас расти.

Скромность

Бытует распространенное мнение, будто писать тяжело. Дело в том, что всем нам хочется писать идеально. Писать гениально, умно. Писать так, чтобы не было необходимости вносить никакие правки. Чтобы написанное производило на людей впечатление. Чтобы оно доказывало, какие мы умные. Короче говоря, мы требуем от своего творчества чего угодно, за исключением того, что оно на самом деле призвано делать: транслировать идеи. Когда автор изъявляет желание писать во имя служения, он начинает изъясняться более понятно, убедительно, честно. Большинство людей хочет гордиться своим творчеством, в то время как на самом деле необходима скромность.

Бернис гордилась тем, какие умные тексты у нее выходят. Одно за другим она строила предложения, демонстрируя свое мастерство. Представьте себе ее разочарование, когда я предположила, что она пишет слишком заумно, слишком гениально, и тем самым отталкивает читателей, а вовсе не привлекает.

«Но, Джулия, – запричитала она, – я трачу много сил, чтобы хорошо писать. И горжусь этим».

«В том и заключается проблема, – ответила я. – Гордыня мешает тебе общаться с читателем. Я предлагаю тебе кое-что попробовать. Попытайся писать, настроившись на служение. Позволь высшей силе писать твоей рукой. Просто попробуй», – уговаривала я, зная по собственному опыту, что это сработает.

Со злостью и неохотой Бернис последовала моему совету. К ее удивлению, она стала писать лучше. Она больше не пыталась казаться умной, а стремилась изъясняться понятно.

«В сущности, я не сочинил ни одной книги. Это больше похоже на диктовку. Мне говорили, что писать».

«Знаешь, Джулия, мне стало гораздо проще», – признала Бернис.

«Все потому, что ты больше не пытаешься делать два дела сразу – общаться с читателем и пытаться его впечатлить». Весьма иронично, что новые тексты Бернис производили большее впечатление.

Когда мы пишем, исходя из желания служить, нам удается ясно передать свою мысль. Если же нами движет эго и гордыня, потребность показаться умными, мы начинаем писать поверхностно, пытаясь манипулировать. Разве удивительно, что читателей это отталкивает? Когда автору хватает скромности стремиться «записать что-нибудь», а не «выдумать что-нибудь», его письмо становится доступным для понимания. Оно больше походит на беседу. Он слушает и записывает то, что «слышит».

Ему начинает казаться, что