два-три месяца и непременно сходу, без раскачки; так сказать, с корабля на бал. Поэтому оба заняли денег только на прямую дорогу, под расчет и оставили дома: один — недостроенный фундамент (почти тонна цемента) — Саленко, другой — огромное хозяйство, справиться с которым жене будет не под силу (Бражко). Ветреный же бригадир привычно колесил по свету то полгода, то год, пока не натыкался на какого-нибудь очередного земляка, который давал ему кров, работу, приличный заработок, и тогда он вспоминал про свою семью, троих детей и ехал обратно, запихнув в пропахший потом носок честным трудом заработанные две тысячи долларов, сумма для него высочайшая и некоторым образом эталонная. Он так и говорил обычно:

— Пока две тысячи «баксов» не заработаю, домой — ни-ни!

И не смущал его тот факт, что эту сумму он мог заработать за пару месяцев и тут же просадить за неделю, чтобы снова куда-то податься и на новом месте собирать её уже три-четыре месяца, а то и дольше.

Но сейчас об этом никто не думал: все спали. Спали, потому что делать было нечего.

В десять-одиннадцать лежать надоело. Солнце желтыми иглами прорвалось сквозь пыльные занавески и растолкало даже дремлющего непробудным сном Малого (он опять всю ночь проторчал на остановке и явился часа в четыре утра. Собаки охрипли выпроваживать его). Пашкин как всегда поутру исчез, Суворов заваривал в стеклянной пол-литровой банке чифирь — ему нужно было заглушить нестерпимую головную боль. Просить у Женьки снова на «банан» не позволяла ему совесть, как не позволила и потребовать полагавшийся ему процент от вчерашнего — он все-таки его не отработал.

Ныла голова и у Саленко. Скверно чувствовал себя Бражкó. Один Женька поднялся с пола бодрым, напомнил Суворову про вчерашний разговор.

— Да-да, помню, — сиплым голосом ответил Суворов. — Армян обязательно сегодня будет. Я, как и обещал, обо всем у него узнаю.

Зачефирив, Суворов занял место у окна, выходящего прямо на шоссе.

— Я его только так и ловлю, — поделился хитростью Суворов. — Джип у него красный, приметный, так просто не промелькнет.

Бражко и Саленко собрались на рыбную ловлю.

— Вы спуститесь пониже, — посоветовал Суворов, — ближе к понтону, мужики всегда там ловят. Рыба в том месте как раз из Логмозера в Онегу переплывает. Бывает и до восьми, а то и десяти килограмм вытягивают. Место отменное.

— Да были бы хоть удочки как удочки, — махнул на него рукой Саленко. — А нашими дрынами — позориться только. Сядем за поселком — не так в глаза бросаться будем.

— Удачной ловли, — пробормотал им вслед Суворов.

— А ты не пойдешь с нами? — спросил Бражко у Женьки.

— Не, тоже буду армянина ждать. Узнаю, что к чему.

Бражко с Саленко ушли. Малой сгонял в туалет и снова завалился спать. Резник взялся за книгу, но чтение не пошло: смысл прочитанного едва удерживался в голове, приходилось вновь и вновь возвращаться ему в начало страницы. В конце концов он с сожалением отложил книгу и стал наблюдать за Суворовым. Тот курил, не спуская глаз с дороги. Сидел полусогнувшись, задумчиво, в окружении дыма.

Человек он был малоразговорчивый, но под хмельком язык его развязывался, хотя сам он оставался также хмур и угрюм, как и трезвый. Складки дум с его лица никогда не сходили. Казалось, он постоянно находился в поисках решения каких-то проблем, но проблем этих наверняка у него никогда не возникало.

— О чем думаешь, Миша? — вдруг вырвалось у Виктора.

— Да вот, понимаешь, Витя, опять меня бес попутал, — сказал он, не поворачивая головы. — Вчерась Глашку Кузнецову встретил, расстроила она меня. Сына-то моего, оказывается, два дня назад в армию отправили, а я и не знал. Жена моя бывшая ничего не сообщила. И получается — я как не родной отец своему сыну. Пошел он, получается, на взросление без меня. Вот. — Закончил он по привычке.

— А ты что ж, совсем не виделся с ним?

— Да редко. Моя бывшая не любит этого, да и я в Петрозаводске бываю постольку поскольку. Больше по заработкам, на дачах. И вот получается: живем как будто рядом, а встретиться не можем — бес путает.

— И часто он тебя так? — спросил Виктор без всякой задней мысли.

— Частенько. Раз я даже домой попасть не мог, в собственную квартиру.

— Да ну? — не поверил Виктор и тут же вспомнил, как об этом Суворов уже рассказывал Саленко.

— Было это года три назад. Под осень, — начал неторопливо Суворов. — Кончил я тогда одну шабашку в Заозерье, у Петровны работал, заведующей одной из наших продбаз. На Заозерье у неё дачка. Там я жил, кормился, стелил полы в комнатах, заодно и дом охранял. Так вот, кончил я, значит, там всё, собрался домой ехать. Петровна расплатилась со мной сполна по всем статьям, еще и бутылочку на дорожку дала. Я поблагодарил её за добро, добрался до понтона: там городской троллейбус останавливается. Дождался, сажусь на свой маршрут и еду. Не доезжая до вокзала, пересаживаюсь на другой троллейбус и — на свою улицу. Оттуда остановок пять-шесть, не больше. Вот, кажется, и доехал. Встаю. От остановки через дворик перейти — и мой дом. Иду, значит, прохожу дворик, глядь — не мой дом. Что за бред? Иду еще дальше, снова как будто знакомый двор, но моего дома нет. И вроде, знаешь, места все знакомые: песочница, детский сад, скверик небольшой слева — знаю всё это, но дома моего нет! Обхожу улицу, выбираюсь из подворотни на проезжую часть. Тут и троллейбусы ходят и автобусы появляются — было возле меня такое шоссе, помню, но где дом мой?! Останавливается рядом со мной милицейский «уазик», выпадают из него каких-то два сержантика и спрашивают:

— Что, батя, заблудился никак?

Гляжу на них, ничего не соображая. Думаю, откуда они-то об этом знают? А те подталкивают меня к своей будочке, мол, садись, доставим тебя, значит, куда надо.

Я, знамо дело, с мыслями собраться не могу, от всех этих изменений совсем ошалел, сажусь, — бояться мне нечего, меня тут всякая тварь знает. Привозят меня, значит, в родное отделение — приметные двери. Вижу, в окошке дежурки майор знакомый сидит. Увидел меня, заулыбался черт.