Миновав множество коридоров, подъемов и спусков, мастер Хэнкс остановился перед низкой дверью, обитой кованым железом. Он отослал надзирателя, сам отодвинул засовы и вошел в камеру. Она была достаточно вместительной и светлой, с тремя окнами. В камере стояла кровать, около нее – стол с креслом, в углу еще один стол с умывальными принадлежностями, а в другом углу – сундук, в котором обычно хранят одежду и белье.

Багровые лучи заходящего солнца, преломляясь о решетку окон, раскрашивали потолок камеры кровавыми узорами. Они пылали над головой человека, который сидел за столом в глубокой задумчивости.

Хэнкс еще больше помрачнел.

– Сэр Томас! – позвал он, и его голос гулко разнесся по камере.

Сэр Томас вздрогнул и оглянулся на дверь. При виде Хэнкса он улыбнулся и спросил с несвойственной веселостью:

– Вы пришли навестить меня, мастер Хэнкс? Очень мило с вашей стороны. Меня никто, кроме жены, не навещает. Неужели вы арестовали всех моих друзей?

– Арестован архиепископ и еще несколько человек, среди которых лишь двух-трех можно назвать вашими друзьями, – сообщил Хэнкс.

– Арестован архиепископ? Помилуй боже, кто же разведет теперь короля с королевой? – продолжал вопрошать сэр Томас.

– Пусть это вас не беспокоит, милорд. Король, возглавив церковь, назначит нового архиепископа, который и утвердит развод согласно королевской воле и решению парламента. Думаю, вам не надо объяснять, что кандидатов в архиепископы у нас великое множество.

– Да? И кого выбрали? – поинтересовался сэр Томас.

– Одного из многих, – коротко ответил Хэнкс.

– Исчерпывающая характеристика. Но если у вас все отлично, мне непонятно, почему вы не пускаете ко мне друзей? Вы чего-то боитесь?

– Чего можно бояться в королевстве, в котором народ предан своему королю? – сказал Хэнкс.

– Тогда отчего вы запрещаете посещения? Чтобы дополнительно помучить меня? Это распоряжение его величества? – продолжал допытываться сэр Томас.

– Каждый день от восхода до заката солнца вас может навещать любой человек. Никаких запретов ни для кого нет, – отчетливо проговорил Хэнкс, и в голосе его промелькнуло мимолетное торжество.

– Нет? Никаких запретов? – переспросил сэр Томас, изменившись в лице.

– Вы ведь, собственно, не арестованы, а лишь временно задержаны, – сказал Хэнкс.

– Но тем более непонятно, почему ко мне никто не приходит, – невнятно пробормотал сэр Томас, а потом вдруг покраснел и опустил голову.

Хэнкс вздохнул:

– Ваша беда в том, что вы слишком хорошо думаете о людях. Простите меня, милорд, но даже дети – не такие наивные, как вы! Впрочем, я не стал бы вас разочаровывать и оставил бы в плену ваших иллюзий, но я пришел по важному делу и хочу, чтобы вы отнеслись к нему со всей серьезностью, отбросив ваши мечтания. Его величество всегда ценил и продолжает ценить ваш ум, опыт, талант государственного деятеля. Его величество считал и считает вас образцом честности и неподкупности. Его величеству хотелось бы, чтобы вы еще долго служили ему и государству.

– Поблагодарите его величество за доброе мнение обо мне и передайте, что я готов вновь приступить к службе… Как только меня выпустят из тюрьмы, – с горечью произнес сэр Томас.

– Чтобы вам выйти из тюрьмы, милорд, от вас требуется всего лишь обещание не высказываться публично против развода их величеств и против главенства короля над нашей церковью. Не высказываться публично, – подчеркнул Хэнкс последнее слово.

– Всего лишь? – сэр Томас покачал головой.

– Не торопитесь с ответом, милорд.

– Я не тороплюсь, – сказал сэр Томас. – Мне теперь некуда торопиться. Самое устойчивое и прочное положение человек приобретает после падения. Того, кто упал, трудно вывести из состояния равновесия. И поэтому я отвечу вам сейчас, тем более что давно и окончательно все для себя решил… Я не против развода короля, я – против последствий этого развода. Правда, мне кажется странным, что разводы существуют: неужели два близких человека не могут понять и простить друг друга, и жить так, чтобы согревать один другого душевным теплом? Если муж с женой не могут договориться, если единая плоть рвется напополам, то чего требовать от людей не родственных, чужих по языку, по вере, по убеждениям?

Томас Мор, лорд-канцлер Англии, отказавшийся признать Генриха VIII главой церкви и считавший его развод с Екатериной Арагонской недействительным.

Портрет работы Г. Гольбейна.

Но я не нахожусь в плену иллюзий, в чем вы меня упрекаете, нет, я понимаю, что когда семейная жизнь безнадежно испорчена, и муж с женой не могут или не желают ее исправить, – тогда развод становится для них лучшим выходом. Бог соединяет сердца, а дьявол их разъединяет, – и эта борьба вечно идет на свете…

Пусть так. Пусть будут разводы, – мне ли выступать против того, что предопределено! И пусть бы их величества развелись, но их развод приведет к ужасным последствиям. Я высказывал опасения, что развод этот может закончиться для нас войной, но откровенно говоря, такая вероятность невелика, – я специально сгущал краски. Гораздо страшнее другое – главенство короля над церковью. Святейший папа, опьяненный своим могуществом, не разрешает королю развод; король, опьяненный любовью, рвет отношения с папой: все складывается как нарочно для того, чтобы сэр Джеймс и его друзья смогли дорваться до власти. После этого ростки благого будут задушены. Алчность, корыстолюбие, нажива заполнят общество болотной гнилью и заразят его смертельной лихорадкой. В тоске, изболевшись душою, будет вопрошать человек: «Для чего я живу? Где Бог? Где справедливость?» – и не найдет ответа, ибо там, где все измеряется деньгами – нет Бога, и невозможна справедливость…

Я вас спрашиваю, могу ли я принять все это?.. Молчите? Правильно, ответ не нужен. Я сделал свой выбор, а вы делайте свой.

– На что вы надеетесь? – скривился Хэнкс. – О каких ростках благого вы говорите?

– Я говорю о том благе, о стремлении к правде и добру, которое всегда жило в душах людей.