Шрифт:
Закладка:
— По-вашему, Дан, администраторы и ученые во всем и виноваты?
— Невиноватых, Ева, нет. Ведь пользовались-то плодами все — пусть не поровну, но пользовались, За малыми только исключениями. Все виноваты, и всем исправлять. Главное тут не свернуть на другую дорожку, это легко сделать…
— На какую же?
Но еще и об этом говорить Милову не хотелось: достаточно уже сказал. Да и времени не осталось.
— Однако, прекрасные мои спутники, вот мы и пришли!
— Слава Богу, — пробормотал Граве.
Они стояли на том самом перекрестке, на котором побывал уже Милов. Сейчас тут было спокойно, никто не мешал осмотреться и решить, как быть дальше.
Продолжение дороги, что вела от моста, — по этой дороге они пришли сюда — уводило к лесу; левая дорога шла к Научному центру, правый поворот — к городу. По-прежнему не видно было ни одной машины, только на правой дороге, метрах в двухстах отсюда, сбоку что-то чернело, словно бы машина сорвалась с дороги и теперь лишь багажник торчал из кювета. Эта дорога, как и все остальные, была обсажена деревьями, и тень одного из них накрывала машину, так что разглядеть подробности нельзя было — да и солнце, высокое уже, светило в глаза.
— Это новое, — сказал Милов скорее самому себе; однако английский вошел уже в привычку, и сказано было по-английски, так что остальные поняли. — Когда я здесь был, ее не было.
— Значит, все-таки проезжают машины, — проговорил Граве таким голосом, словно ему было все равно: ездят они или нет.
— Вы могли просто не заметить, Дан, — сказала Ева.
— Не заметить я не мог, — ответил он, внутренне уязвленный. Впрочем, для нее он ведь до сих пор оставался лишь туристом; турист, понятно, мог и не заметить. — Да ладно, не рее ли равно, есть она или ее нет? — Он взглянул на часы. — Ну что же, как принято говорить в таких случаях, — был рад познакомиться, сохраню о вас лучшие воспоминания.
— Что это значит, Дан? — вопрос Евы прозвучал и тревожно, и высокомерно. — Вы что, собираетесь бросить нас тут?
Вы меня способны оставить — вот как следовало понимать это; Милов, однако, в этом был глуховат.
— Я ведь с самого начала предупредил вас: мне нужно быть в Центре — там меня ждут…
— Вы… — сказала Ева. — Вы…
Она не договорила — резко повернулась и, даже почти не хромая, быстро пошла, прочь, чтобы, наверное, не сказать лишнего; пошла, не разбирая пути, скорее всего инстинктивно, к толстому дереву — укрыться, может быть, за его стволом и там дать волю слезам. Милов глядел ей вслед: он был несколько удивлен, не понял происходящего и поэтому спохватился не сразу.
— Ева! Постойте, Ева!
Она, не оборачиваясь, махнула рукой, сделала еще два шага — увидела. Как схваченная, остановилась. Поднесла ладони к щекам. Медленно повернулась. Глаза ее были широко раскрыты и неподвижны.
— Что это? Дан, что это?
Он, тяжело ступая, подошел к ней.
— Это вы его?..
Милов пожал плечами.
— Напал он. Вот и… так получилось. — Он не ощущал вины, но понял вдруг, что это был, возможно, первый убитый, увиденный ею в жизни.
— И у вас поднялась рука?
— А вам бы хотелось, чтобы тут лежал я?
Ева лишь медленно покачала головой, пошевелила губами, но не произнесла ни слова.
Граве подошел, остановился и тоже стал смотреть на убитого.
— Он напал на вас, вы сказали? Но почему?
— По-моему, ему не понравилось, что я иностранец и плохо говорю по-намурски. Может быть, он решил, что я — фром.
— Не могу поверить, — сказал Граве, в голосе его слышалась неприязнь. — Вы, надо полагать, наслушались о нас всякого вздора… Вот доктор Рикс тоже иностранка — разве она когда-либо чувствовала на себе чью-то неприязнь по этой причине?
— В наше время все меняется быстро, — сказал Милов почти механически, задумавшись совсем о другом: если действительно иностранцы оказались в немилости, можно ли сейчас оставить Еву с одним только Граве, который вряд ли сможет при нужде постоять за нее. Что это был за человек — тот, убитый, — для чего дежурил здесь с оружием, что означали эти дубовые листья вместо погон?..
— Вы, помнится, сказали что-то о дубовых листьях — у тех, кто напал на поселок?
— В этом нет ничего страшного, — ответил Граве. — Символ «воинов природы» — есть у нас такое движение, его возглавляет господин Растабелл. Однако я сомневаюсь, чтобы те люди…
— Минутку, господин Граве. У них такая форма — солдатские комбинезоны?
— Ну что вы, никакой формы у них нет, да и оружия тоже, это гражданское движение, совершенно мирное. А этот… этот, мне кажется, из волонтеров.
— Тоже защитники природы?
— Я мало что о них знаю. Так, слышал краем уха, что возникла такая организация из бывших солдат, в основном воевавших, — вы слышали, возможно, что несколько лет назад мы вели небольшую и никому не нужную войну, которую потом сами же и осудили. Может быть, конечно, они тоже за сохранение природы, не знаю.
— И это тоже — Растабелл?
— О нет, он вообще против применения оружия…
— Мещерски, — сказала Ева неожиданно; до этого мгновения она, казалось, даже не прислушивалась к разговору. — Это его отряды. Я знаю это случайно — Лестер хорошо знаком с ним.
— Господин Лестер Рикс, — произнес Граве торжественно, словно церемониймейстер. — Муж доктора.
— Их девиз — «Чистая Намурия», — дополнила Ева.
— Ну, что же, — сказал Милов. — Это уже яснее.
— Извините, доктор, — сказал Граве, — но все это лишь досужие разговоры. Волонтеры никогда не вступали в конфликт с властями. И вас, господин Милф, я призываю не делать поспешных выводов. Лучше подумайте вот о чем: вы, вольно или невольно, убили человека, гражданина Намурии, и должны нести за это ответственность: мы живем в цивилизованном государстве. Если вы сейчас покинете нас, то это можно будет расценить лишь как попытку укрыться от ответственности. Как лояльный гражданин моей страны, я вынужден буду, помешать вам в этом!
Он даже плечи расправил и приподнялся на носках — бессознательно, наверное, и выглядеть он стал не грознее, а комичнее.
«Господи, — подумал Милов, — сморчок этакий, грозит мне… Но он ведь прав — с точки зрения нормальных условий жизни, и уважения достойно, что так выступил — не круглый же идиот, чтобы не понимать, что я его даже со связанными за спиной руками в два счета утихомирю. Мне надо в Центр,
