утробное мычание — он уже не был человеком, а походил на кусок мяса, лишенного разума от передозировки наркотиками и истощенного безудержным сексом. Некогда внушающая страх и ужас гора мышц, с легкостью стенобитной машины порвавшая киски и Маны, и Намико, теперь выглядела больной выдохшейся тушей, уродливым, разваливающимся на части полудохлым боровом. Выпущенная без прицела пуля угодила прямо в его пах, судя по широкому бугру на шортах, все еще хранившему эрекцию обезображенного члена. И в тот же миг плоть между ног будто взорвалась ошметками мяса и сгустками крови, обдав темно-багровой массой его бедра и пол под ногами, и баскетболист, возможно, под наркотической ломкой даже не ощутив боли, а возможно, не найдя в себе сил, что-то захрипел, упал на колени, подняв к потолку взгляд и, похоже, так и умер — как лишенный человеческого облика и всего разумного зверь.

Легкое замешательство не позволило Синдзи сообразить, для чего блондин подставил своего товарища под огонь, хоть тот уже был целиком недееспособен. А когда две руки из-за колонны подняли заваливающийся труп и потащили его вперед — было уже поздно. Блондин воспользовался мертвым изувеченным телом, как щитом, загородившись им со стороны Синдзи и устремившись к выходу из ангара. Его же примеру последовал и качок, вот только прикрылся он не еще одним трупом, а живым человеком — а именно заверещавшим от ужаса спитого вида парнем, схватив его за шею до синего удушья и потащив за собой. Синдзи не мог не отдать должное их силе, особенно лидера — несмотря на вес здоровяка, тот тащил перед собой тело, будто подушку, удерживая его одной рукой и двигаясь почти бегом.

Пистолет вскинулся вверх и заметался между двумя фигурами, но Синдзи замешкался. Он легко поразил бы обе цели, будь у него больше пуль, но сейчас мог лишь попытаться их нагнать, ведь преимущество в скорости, несмотря на ноющие кровоточащие раны, было все-таки на его стороне. Вот только этот маневр они оба легко предугадали, и блондин вдруг, резко затормозив, метнул руку вперед. Лишь благодаря инстинктивно прозвучавшей в голове тревоги дернувшийся Синдзи успел затормозить и разглядеть краем глаза сверкнувшее острие ножа, на огромной скорости приближающегося к нему. Впрочем, реакции хватило только на короткий взгляд и машинальный разворот вполоборота, а затем последовала острая боль в плече — клинок распорол ему кожу вместе с немногочисленными мышцами на бицепсе, стукнулся о кость, оставив на ней немаленькую трещину, и, заодно сковырнув глубокую рану, отлетел на пол. Первая вспышка боли едва не отправила Синдзи на землю, но мнимо жуткая резь быстро прошла — плоть на плече оказалась не столь чувствительна, как он ожидал, и ранение в руку можно было перетерпеть.

Спустя секунду он, не думая, отпрыгнул в сторону, уже в полете удостоверившись в правильности маневра — качок, следуя примеру блондина, также метнул свой нож, но на этот раз попал в пустоту. Синдзи понятия не имел, сколько у них еще было в запасе холодного оружия, так что не раздумывая потратил предпоследний патрон на двух здоровяков — качка и пьяницу, приблизившихся к выходу. Он надеялся, что удача будет на его стороне и пуля поразит неприкрытую часть тела бугая или даже их обоих, однако после ухнувшего выстрела кровавое пятно вспыхнуло лишь на животе алкаша, который в недавнем налете на школу появлялся то тут, то там, помогая товарищам истязать девушек и лишь собирая остатки с общего стола. Парень вскрикнул и мучительно скривился — рваная, засочившаяся кровью рана возникла прямо под его ребрами, где пуля пробила желчный пузырь, его ноги забились по земле, затормозив качка, и тогда тот поднял товарища за грудки и со всей силы бросил в сторону Синдзи, сам метнувшись к выходу, за которым уже скрылся блондин.

«Одна пуля на два беглеца».

Медлить больше было нельзя. Когда тело орущего от боли парня плюхнулось на землю, Синдзи уже сам приближался к высокому проему, ведущему во двор. Он понимал, что надо следовало бы перезарядить пистолет, но упустить двух сбежавших гопников из-за возни с пулями позволить себе просто не мог. Слыша, как заманчиво побрякивали в карманах патроны, как страдальчески скулили за спиной те, кто еще был жив, медленно умирая в пыли, Синдзи на всей скорости бросился к выходу наружу, прямо к слепящему дневному свету.

И понял, что совершил роковую ошибку, когда нога качка встретила его секущим движением подошвы прямо в лицо. Солнечный блик, ослепивший глаза после темного помещения ангара, не позволил разглядеть, что два гопника вовсе не пустились наутек, оказавшись наружи, а спрятались по обе стороны двери, ожидая так неосторожно поспешившего вслед Синдзи. Тяжелый оглушающий удар, от которого голова едва не треснула и сознание опасно зазвенело, грозя оборваться в любой момент, отправил его на землю, и только единственно возникший отчаянный вопль разума, призывающий в первую очередь не потерять оружие, позволил ему не рухнуть плашмя, а завалиться на бок, сжавшись калачиком. И хоть упал он на раненую руку, отчего замутненное красной пеленой зрение отключилось окончательно, пистолет все же сохранил.

Вот только воспользоваться им он не успел, потому что две подскочившие фигуры сразу же нанесли по его телу серию чудовищных по своей силе, разрушительным ударов. Качок со всей своей дури утопил обитый железом носок ботинка прямо в спину, сначала попав по гигантскому синяку вдоль всего позвоночника, а потом — в почку, заставив разразиться всю заднюю часть живота нечеловеческой болью. Синдзи взревел, изогнувшись, но тут же заглох, когда блондин рубанул ботинком по его лицу и стал месить его голову частыми ударами сверху. Нанося страшные побои серия за серией, от которых по очереди вспыхивали нестерпимой болью органы во всем теле, они даже не позволяли ему развернуться и сделать последний выстрел.

— Умри, блядь, умри!!!

— Сука, ты покойник! На, мудак, получай! На!!!

Сгорая от боли, срываясь в агонию мучительных ощущений, от которых не оставалось сил даже кричать, Синдзи в ужасе лишь ощущал, как постепенно отказывало его тело, как медленно и тоскливо угасала в нем жизнь. Всего через пару секунд избиения он едва уже мог ощущать свое тело, и даже боль стала утихать, оставив вместо себя нечто еще более худшее — черную пожирающую мглу, тень страшной жестокой смерти, что готовила для него настоящий ад даже после кончины. А за ней — грусть по упущенной жизни, по той цели, которую он не достиг, хотя был так близок. И по той алой и голубой искорке,