Чарльз замычал, пытаясь прокричать хоть что-то через туго завязанный жгут. Получилось откровенно плохо, но очень эффектно — жилы на его шее вздувались, лицо краснело, руки, вернее — рука вцеплялась свободными пальцами в стул так, будто хотела разломать его на части, но не было лучшего показателя, чем крик — высокий, пускай и сдавленный, порывистый и отчаянный крик…

Здоровые ткани всё не желали отделяться от мяса и даже тянули за собой «лишний» ноготь — тот, что находился под пальцем. Подобный метод пытки был одним из самых тяжёлый в физическом плане — нужно было тянуть достаточно медленно, чтобы просто не обломать ткани, и достаточно сильно, чтобы всё-таки выдернуть их полностью. Но неужели сын солдата, ученик наёмника, наёмник и просто лишённый всего старик не сладил бы с той проблемой?

Ему было действительно жаль, что тот не мог кричать. Смотря на бледно-жёлтый, немного окровавленный ноготь с кусочками мяса на внутренней стороне, Уильям действительно жалел, что его обладатель не имел возможности кричать — может быть, хоть так его злость, его боль и ярость немного поутихли бы — от вкуса чужих страданий.

— Ублюдок, — старший Брат, опустив голову и отвернувшись, шептал сквозь зубы. — Ублюдок.

— Имя?

— Имя?! Да я убью тебя!

— Убьешь? — покосился он на того через плечо. — Ну давай. Давай. Могу даже оружие одолжить, — он подошёл и, вытащив револьвер из кобуры, положил его старику на ноги. — У тебя тридцать секунд. А пока ты убиваешь меня, советую начать говорить, — младший рывками пытался вырваться из пут, буквально подпрыгивая со стулом, пока Уильям всё рассматривал ноготь. — Разве тебе не хочется разбавить ожидание следующего ногтя приятной беседой?

— Пошёл ты!

— О, я то пойду.

— Нет! Стой! — тот остановился. — Давай… Давай поговорим…

Хантер улыбнулся и кинул инструмент на стол. Вольно, очень неспешно он вернулся в соседнюю комнату и, сев рядом с Братом, осторожно закинул ногу на ногу:

— Давай. О чём?

— Я… не знаю.

— Ты же предложил, — он покосил голову в откровенно фальшивом удивлении. — И не знаешь, о чём будем говорить?

Чарльз метался из стороны в сторону, пытаясь вырваться и скуля от боли. Его брат смотрел на него широко открытыми глазами, в коих легко можно было прочитать страх и шок, и сжимал ручки кресла почти до крови.

— У тебя есть любимая песня, Илай? — тот никак не отреагировал, пялясь на вырванный ноготь, лежащий на полу. — Илай!

— Что?..

— Песня? — кивнул он на него. — У тебя есть любимая? Мелодия, может быть?

— Я не… Как ты можешь оставаться таким спокойным?

— Интересное название. Автор?

— Я спросил: как ты можешь оставаться таким спокойным?! — в его голосе слышался отчётливый надрыв.

— А что? Неужели в ваших делах всю подобную работу делал он? — кивнул Хантер на дверь. — Это всего лишь ноготь — подумаешь. Восстанавливаемая, скажем так, часть тела.

— Это живой человек! — Уильям резко помрачнел от тех слов и, поднявшись, пошёл к пленнику. — Мы приступаем к такому только тогда, когда нет другого выбора! Если бы можно было не стрелять твоего пацана, мы бы не!..

Раздался звонкий хлопок от удара. «Ты не смеешь… Не смеешь!» — скалился на того охотник. Он рывком вошёл в другую комнату и, схватив плоскогубцы, вцепился в ноготь. Пассатижи задевали кожу на пальце, но его это не волновало — сцепив руки, он одним резким движением вырвал кусок Чарльза с ошмётками последней фаланги среднего пальца. Сдавленный и приглушённый крик заполнил помещение перед ним, а мольба и брань — позади него. Когда он уже обхватил мизинец и потянул на себя, к нему неожиданно пришло осознание, что вот она — ярость, пришедшая на место боли. Нельзя было ей поддаваться, нельзя было давать волю своей тени. Держа инструмент одной рукой, он тихо засмеялся под себя, его голос отчётливо напоминал ему о ком-то другом.

— Он мертв. Мне плевать на то, какие у вас там моральные устои заведены — парнишка, в которого ты выстрелил, мертв. А россказни о том, что у тебя не было другого выбора — просто ложь. Жалкий самообман, прикрытый гордыней и жадностью. Ха… — он выровнялся и щёлкнул зубами инструмента. — В тему о самообмане, кстати: мертвецы ведь не рассказывают сказок, — успокоившись, он зашёл Чарли за спину, похлопав того по плечу, — некому поведать о ваших неудачах, запятнать ту драгоценную репутацию, что ты так восхваляешь — лживый образ, созданный тобою для себя же самого. Репутация… Это благодаря тебе репутация твоего брата такая хреновая — не давал ему «довести всё до конца» и, в итоге, получал живых свидетелей его зверства? — тот молчал в ответ. — Вот это поэтично — один не даёт другому стать чудовищем, а второй не забывает напоминать первому, что тот не человек. Эх… Как же жаль, что у него одна рука, — он похлопал того по щеке, — как же жаль, что она у него одна.

— Те же понимаешь, что это была просто работа… — всё повторял тот. — Ты же понимаешь… Ты же сам творил то же, что и мы!

— То есть… — он бросил плоскогубцы прочь и по-хозяйственному начал раскладывать иглы на столе. — Если поставить на моё место любого другого в идентичных обстоятельствах, то он просто уйдёт, услышав твою отговорку? — Брат застыл. — Да, я делал то же, что и вы, но даже при всей своей… непрофессиональности, как ты сказал бы, я знал одну простую вещь: в работе нельзя всецело полагаться на план и нельзя оставлять свидетелей. Тебе стоило пристрелить сначала меня, но нет — вы решили… убить двух зайцев. Меня — живым к Джеку, а Ви — мёртвым к… к кому там?

— Лучше тебе не знать.

— О… — тот скорчил серьёзную гримасу, обхаживая младшего. — Это точно — лучше мне и не знать. Джек наверняка мёртв, Генрих — тоже. Все мои нити, ведущие к Золоту, как к заказчику этого убийства, оборваны — нечего вить новые.

Он взял со стола несколько игл и подошёл к Чарльзу.